— Кроме тебя.
— Почему? Я делаю. Или ты думаешь, что я была рождена рисовать паршивые картинки в «Офисе»? Я как раз делом занята, я люблю тебя.
— А я что делаю?
— А ты эвакуатор, ты нас разместишь, починишь лейку и улетишь за новой порцией. Я тебя буду безутешно ждать, стану целый день молиться, по ночам гадать… Это, кстати, очень точно: русский человек днем молится, а ночью гадает, что совершенно несовместимо с молитвой. Более того, это богопротивно. Но знаешь, ночью… особенно холодной… такие мысли лезут! Ужасная уязвимость. В таком разобранном состоянии нельзя молиться, стыдно. Только гадать. А может, ночью кажется, что Бог никогда не поможет, даже не услышит, а гадание хоть правду скажет…
— Никуда я от тебя не улечу, — сказал он.
— Ну хочешь, вместе полетели?
— Не-а, — Игорь остановился и взял ее за плечи. — Знаешь, почему?
— Почему?
— Не догадываешься?
— Потому что влюбленных эвакуаторов не бывает?
— Нет, это бы полбеды. Потому, что эвакуировать больше некуда.
Катька покраснела.
— Игорь! Ну что ты, действительно… Ты в самом деле думаешь, что ничего нельзя восстановить?
— Восстановить можно. Но это будет уже не наша планета.
— Господи, да какая разница! Ты же забираешь только оттуда, где жить нельзя.
— Здесь тоже скоро станет нельзя.
— Да? Из-за двадцати землян?
— Это сейчас двадцати. У вас это быстро.
— Да что они такого сделают? — Катька обиделась и даже топнула ногой, и тут же из трещины в асфальте хлестанула длинная нежно-зеленая плеть. — Тьфу, черт… как растет, да?
— Вот и у вас так же. Вы очень быстро распространяете себя на всем пространстве. Когда тут была нормальная среда, и люди делались нормальные. А сами по себе они тут такого наземлят… с полочками из дерьма…
— Слушай, в конце концов! Я обижусь! Мы — ваши ссыльные, у нас там черт-те какие условия… мы создали грандиозную культуру… у вас близко не было ничего подобного!
— У нас отношения были человеческие, это да. А Шыкспира не было, конечно.
— Ничего, будет! Игорь, нечего, серьезно. Хватит. Я сама землянка, между прочим.
— Это тебе не поможет, — сказал он.
— В каком смысле?
— Да в том самом. Выживут они нас с тобой отсюда очень скоро, сама увидишь. Меня — за то, что я их увез, а тебя — за то, что ты все это устроила. Сергеевна, между прочим, убеждена, что и Москва из-за нас взорвалась. Ей небось кажется, что это я все устроил, чтобы вас сюда эвакуировать, как бесплатную рабсилу.
— Слушай, что ты обращаешь внимание на Сергеевну? Она больная на всю голову!
— А полковник, между прочим, все сделает для своей кисы. Киса скажет — давай выгоним Игоря! — полковник не посмотрит, что мы с одной планеты. Он на Земле знаешь сколько торчал? Заземлился по самое не могу. У нас и термин был такой, заземление, — эвакуатора старались пораньше отзывать, чтобы не очень проникся вашими гадостями. Но этот во вкус вошел, ни в какую. Не могу, говорит, покинуть горячую точку! Двадцать с лишним лет землился, два раза только в отпуск слетал. Вообще ракету водить разучился, копулятор сломал при посадке, чуть не угробил всех…
Катька молчала. В том, что он говорил, был резон. Ей совершенно не хотелось видеть остальных, и даже америкосы Пол и Стефани были невыносимы со своими ежевечерними проповедями, чтением вслух и какой-то особенной, почти вызывающей некрасотой: непонятно было, что делают вместе такие некрасивые люди. Они словно предъявляли друг друга Господу — видишь, Господи, с кем приходится иметь дело во имя совместной работы во имя твое! И отношения у них были демонстративные — подчеркнутая взаимная внимательность: идеал семьи, живой пример, каков и должен быть истинный евангелист — чтобы случайные свидетели позавидовали и обратились! Дети у них были милые, но пустые, в глубине души ничуть не привязанные к родителям (сама-то ты хороша, одернула себя Катька). С Тылыком они ладили, а Игоря почему-то недолюбливали: вероятно, уже знали историю разрушения семьи.
Что касается Любови Сергеевны, то она уже никого не стеснялась и за общими трапезами кидала на Катьку такие взгляды, что девушка с менее крепкими нервами давно обратилась бы в горстку праха. В этой антипатии теперь уже не было никакой логики — нашему сыну предпочли другого человека, обидно, но мы ведь с самого начала не желали, чтобы наш сын связывал судьбу с пробивной провинциалкой; все, провинциалка избавила вашего сына от своего общества… но зато втравила его в сомнительное предприятие! Любовь Сергеевна совершенно не брала в расчет того печального факта, что без Игоря наш муж вообще бы скорее всего погиб; ее не останавливало и то, что сама она влюбилась в эвакуатора! Нам можно, а вы не смейте; нормальный дворовый закон. И что самое удивительное — точно так же посматривали на Игоря и чеченка, и ветеринар, и дантист: было в нем что-то слишком инопланетное. Ни Тылык, ни Велехов не вызывали у землян таких чувств. Видимо, это были заземленные эвакуаторы первого типа. А этот был второго, эвакуатор из любви к Родине, — здесь, на руинах Родины, ему именно этого и не прощали.
Все закончилось неожиданно и гораздо быстрей, чем сама Катька могла предположить. Прошла неделя, полная безотчетной и необъяснимо копившейся ненависти к ним, — после чего плотину внезапно прорвало. Это случилось на дне рождения Стефани, праздновавшемся семнадцатого ноября — даром что на Альфе весна была в разгаре, все жили по земному календарю.
Предыдущую неделю Игорь, по обыкновению, работал с утра до вечера — то есть путался под ногами у остальных и навязывал им свою помощь. Он всем брался рассказывать про планету, про то, что тут было раньше и как надо устроить теперь, — но никто этих советов не слушал, потому что альфовские технологии были исключительно сложны и прихотливы, а земные способы оказывались проще и надежней. Вместо того, чтобы соединять две новонайденные детали изощренным и почти ритуальным способом — долго нагревать, потом проглаживать специальным утюжком, потом охлаждать, сгибать и полчаса держать в воде, отчего образовывался тончайший, еле различимый волосяной шов, — наш муж грубо сколачивал их гвоздем, причем по одной детали от гвоздя немедленно начинала змеиться молниевидная трещина, точь-в-точь плеть плюща. Игорь вообще умел договариваться с альфовскими вещами — почти как бабушка со своим домом и огородом, где ей довольно было пошептать — и картошка с редиской урожались лучше, чем у Катьки после всех ее усилий. Игорь подбирал две, казалось бы, непреодолимо разных штуки — зеленый переливающийся кристалл с обломанным краем и гнутое, витое застывшее волокно, похожее на деревянное лекало, что-то долго над ними колдовал, приговаривал, нежил и разогревал их пальцами, прибавлял вдруг красноватую острую железку — и из трех разнородных предметов образовывалась пленительно изящная конструкция, которая — сразу ясно — могла быть только такой, никакой иной, но она в свою очередь была деталью системы куда более сложной, которая не существовала больше, а потому полчаса с ней мучаться было совершенно бессмысленно. Наш муж взял бы два деревянных лекала, вогнал их длинными концами в стену, высверлив предварительно дырки, сверху положил бы длинную сухую ветку, и получился бы типа карниз для штор. Игорь порывался объяснить, что вот это была машина для показа оптических иллюзий, в десятки раз отчетливей и наглядней голографических, — но дядя Боря дунул, плюнул, что-то подвернул, и получилась удобная тележка для перевозки тяжестей, которую с прежней установкой объединял только дистанционный способ управления: нажал кнопку — пошла, нажал другую — встала. Единственное, она медленно ехала, но по крайней мере был толк.