– Что уж тут говорить, – подумав, махнул рукой атаман. – Надо бы большой круг собирать. Одначе… я даже не сомневаюсь, как решат казаки. А то – к добру ли будет? Девы – слабость, а нам, ежели хотим добраться до идола, нужно быть сильными! Ты что скажешь, отче?
– Не нужно нам никаких дев, – со всей решительностью заявил священник. – Пусть куда хотят уходят. Так, отроче, им и скажи.
Маюни послушно перевел, и девы вновь упали на колени, многие даже заплакали навзрыд, протягивая к атаману руки.
– Говорят, без нас им – смерть лютая. Колдуны их в покое не оставят, обязательно натравят менквов. Или драконам в пасть попадут девы. И нам того же опасаться следует!
– Пущай за нас не переживают, – отмахнулся отец Амвросий. – Как-нибудь с Божьей помощью управимся – до того управились же! Нельзя! Нельзя, атамане, дев с собой брать, баба в походе – гибель.
– Знаю, что нельзя…
Иван надолго задумался, прекрасно осознавая, что взять с собой девушек означало ослабить ватагу, мало того – показать свою слабость как командира, потакать казакам не следовало бы… Однако отказ девам означал для них неминуемую гибель, и гибель лютую, куда бы несчастные ни пошли, где б ни остались. Где прохладно – там менквы, где жарко – драконы, а где-то еще и колдуны ошиваются. Куда ни кинь, всюду клин.
И тогда…
Тогда надобно слабость превратить в силу – да так, чтоб это почувствовали все, до последнего человека! И чтоб не сомневались, что принятое атаманом единолично решение – верное, и чтоб, ежели что, ведали, что наказание будет жестким. И что девы эти тоже знали бы свое место… кое им надобно строго указать.
– Слушайте, казаки, мой приказ, – откашлявшись, молвил воевода. – По христианскому милосердию – дев этих с собою берем! Иначе их и спасать не следовало. Маюни… скажи им…
Услыхав благую весть, девчонки снова зарыдали, теперь уже от радости, бросились с распахнутыми объятиями к атаману.
– Стоять! – жестко приказал тот. – Маюни, добавь, строго-настрого от моего имени предупреди, чтоб вели себя со всей скромностью, чтоб… На походе идут пусть следом за ватагой, пищальников в охранение дам. Ночевать будут с нами, тоже под прикрытием. О себе пусть сами заботятся…
– Они, господине, и о нас позаботиться рады.
Отец Амвросий, конечно, ворчал, и «верный клеврет» Афоня Спаси Господи ему поддакивал, но остальные казаки восприняли приказ атамана на ура! И вовсе не только потому, что спасенные девы оказались вполне симпатичными… О милосердии тоже было не худо помнить. Что ж они, нехристи бссердечные – девок на съеденье тварям бросать?
Невдалеке от битвы, меж дюнами, разведчики обнаружили заброшенное становище менквов: приземистая, вытянутая в длину хижина, точнее говоря, шалаш, крытый шкурами морских зверей поверх остова из костей и клыков товлынга. Близ жилища, вокруг остатков костра, валялись обглоданные человеческие кости, большинство – массивные, самих менквов, но попадались и косточки помельче – ненэй-ненэць.
Судя по всему, людоеды покинули становище довольно давно – ветер уже успел изодрать шкуры в клочки, разбросать кости. Лишь сложенная из серых камней пирамида, увенчанная большим черепом медведя, осталась нетронутой. Клыкастая медвежья голова была обложена черепами поменьше, человеческими, у каждого из которых сзади чернела большая дыра – как видно, менквы лакомились вкусным мозгом, пробив основание черепа, высасывали, быть может, еще у живых.
Помолившись, казаки разрушили ужасное капище, сбросив все кости и черепа в море, после чего с чувством выполненного долга повернули к своим и уже к полудню предстали перед атаманом с докладом.
– Капище, говорите? Черепа?
– Тако, атмане, – сутулясь, доложил Чугреев. Окладистую бороду его трепал долетавший с моря ветер:
– Поганое капище мы разрушили, помолились. – Молодцы! – Внимательно слушавший доклад отец Амвросий одобрительно кивнул и перекрестился. – Так бы и дальше. Все бы их капища порушить, людоедство гнусное извести!
– Кроме черепов да костей, что там еще интересного было? – полюбопытствовал Иван. – Необычного что-нибудь, что никак не могло у тупых менквов само по себе быть… Скажем, кольца золотые, браслеты, луки со стрелами?
– Не, господин атаман, ничего такого мы не видали.
– Совсем-совсем ничего?
– Я кое-что видал, – тряхнув соломенными кудрями, выступил вперед молодой казак Ондрейко Усов. – Не знаю, правда, обычное ли то али нет.
Еремеев насторожился:
– Так говори же, что?! А мы уж решим.
– Вот. – Ондрейко вытащил из-за пазухи тряпицу, развернул, высыпав на ладонь сероватый порошок, малость похожий на пороховое зелье.
Поглядел, улыбнулся и неожиданно лизнул порох языком:
– Солено!
Атаман протянул руку:
– Дай-ко попробовать!
То же самое попросил и священник: бросив щепотку в рот, скривился:
– И впрямь – соль. Только какая-то горьковатая, думаю, что морская.
– Что, людоеды умеют выпаривать соль? – удивился Еремеев. – Да не может быть! Это ж чан нужен железный или хотя б чугунок.
– Они могут просто на солнце выпаривать, – задумчиво пробормотал отец Амвросий. – На песке.
– На песке… – Тихо повторив, Иван потрогал шрам. – Выпаривать… да не могут они выпаривать, ни на сковороде, ни на солнце! Просто потому, что не из чего – водица-то в заливе пресноватая! Откуда ж соль?
– Может, источник какой есть…
– Или кто-то привез! Обменял…
– Да на что у людоедов этих менять-то можно? На черепа?
– На шкуры товлынгов… на пленников, – покачал головой священник. – Всяко может быть. А нам бы соль пригодилась! Посейчас-то есть еще запасы… а на обратный путь?
– Хорошо. – Еремеев спокойно кивнул. – Увидим людоедов, устроим налет на их стойбище – заберем всю соль.
Ондрейко Усов, услыхав такие слова, не выдержал, рассмеялся, затряс светлой небольшою бородкою:
– Вот это, атамане, дело! Я этих чертовых людоедов… Ухх!!!
…Волок оказался трудным: и далеко, и дюны да камни – всем пришлось попотеть, и казакам, и девам, прежде чем струги с припасами оказались на берегу неширокой протоки, уходившей куда-то в глубь полуострова и терявшейся в густых лесах, вне всяких сомнений населенных преразличнейшей омерзительной нечистью – зубастыми двуногими драконами да шипастыми ящерицами размером с избу. Путь впереди лежал не менее тяжкий и куда более опасный, нежели только что пройденный волок.
Вымотавшиеся за день казаки, поужинав дичью и печеной рыбой, сразу же полегли спать, даже песен не пели, не сидели, как бывало обычно, возле костров, не смеялись. Посоветовавшись с отцом Амвросием, Иван на следующее утро объявил день отдыха, что было воспринято всеми с нескрываемой радостью. Тем более и повод имелся, да еще какой – Сретенье Господне! Двунадесятый праздник, принадлежащий Господу, – память встречи (сретенья) младенца Иисуса Христа с благочестивым старцем Симеоном в Иерусалимском храме.