– А деньги?
– Бери, сколько есть.
– Надо было раньше сказать.
– Да ну. Насчет денег, – он зашарил по карманам в поисках сигарет, – ты особо не напрягайся. Сколько есть, сколько найдешь… Не в деньгах дело. Это так, для виду.
Я снял очки, протер стекла рукавом.
– В смысле?
– Потому что, – он постучал себя по голове костяшками пальцев, старинный его жест, придурок, мол – потому что я думаю им заплатить, но не всю сумму. Они у меня воруют, а я им что, премию выпишу? Что, они не начнут тогда, что ли, воровать у меня направо-налево? Это ж разве будет им урок? “Этот мужик – слабак”. “С ним как угодно поступать можно”. Но, – он порывисто закинул ногу на ногу, похлопал себя по карманам – искал зажигалку, – я хочу, чтоб они поверили, что мы, мол, собираемся отдать им всю сумму. Тебе, может, придется заскочить в банкомат, снять денег – можем это по пути сделать или в аэропорту. Новые купюры – симпатично смотреться будут. По-моему, в Евросоюз только десять тысяч ввезти разрешают? Остальное я разложу по пачкам и провезу у себя в сумке. – И, кстати, – он протянул мне сигарету, – нечестно, чтоб ты один выкатывал всю сумму. Будем на месте, я бабла докину. Это тебе от меня будет подарок. И еще банковский вексель – поддельный, короче, вексель – поддельный депозит, поддельный чек. Офшорный банк на Карибах. Выглядит все как надо, очень по-настоящему. Не знаю, правда, сработает ли. Придется импровизировать. Какой дурак за такую вещь возьмет вексель, а не наличку! Но я думаю, опыта у них мало, а положение отчаянное, так что… – он скрестил пальцы, – надежда есть! Посмотрим!
2
Пока Анатолий кружил по кварталу, я забежал в магазин и, не считая даже, сгреб все наличные, которые мы еще не успели отвезти в банк – что-то около шестнадцати тысяч. Потом побежал наверх и – под ногами у меня, беспокойно попискивая, вертелся Поппер – покидал вещи в сумку: паспорт, зубную щетку, носки, смену белья, первые попавшиеся брюки от костюма, несколько рубашек, свитер. Табачная жестянка с малиновкой лежала в ящике комода, под носками, я было схватил ее, но потом бросил обратно и быстро задвинул ящик.
Я уже мчался обратно по коридору, собака – за мной, но резко затормозил, увидев резиновые сапоги Пиппы, стоявшие возле ее двери: их яркая летняя зелень в голове у меня неотрывно сплеталась с ее образом, с самим счастьем. На миг я застыл, не зная, что делать. Потом вернулся к себе, схватил первое издание “Озмы из страны Оз” и нацарапал записку – быстро, чтоб не дать себе времени передумать. “Счастливого пути. Я люблю тебя. Без шуток”. Я дунул на записку и сунул ее в книгу, а книгу положил на пол – возле ее сапог. Сложившийся на ковре натюрморт (Изумрудный город, зеленые резиновые сапоги, обложка “Озмы”) вдруг показался мне хайку или еще какой-то гармоничной комбинацией слов, которая объясняла мои к ней чувства. На мгновение я застыл – тикают часы, всплывают детские воспоминания, распахиваются двери в давние яркие грезы, где мы с ней гуляем по летним лугам – а потом решился, вернулся к себе и взял ожерелье, которое словно бы подманило меня ее именем на одном аукционе: я вытащил ожерелье из темно-синей бархатной шкатулки и аккуратно повесил его на сапог, так, чтоб на золотых каплях заиграл свет. Оно было топазовое, восемнадцатого века, ожерелье для королевы фей, кулон-жирандоль – усыпанный бриллиантами бант и огромные, чистейшие медового цвета камни: как раз в тон ее глазам. Я оторвал взгляд от стены с ее фотографиями, отвернулся и помчался вниз по лестнице с каким-то детским чувством ужаса и восторга, как будто только что швырнул в окно камнем. Хоби сразу поймет, сколько это ожерелье стоило. Но к тому времени, когда Пиппа найдет его и прочтет записку, я буду уже далеко.
3
Вылетали мы с Борисом из разных терминалов, поэтому попрощались у входа, где меня высадил Анатолий. Стеклянные двери разъехались передо мной, беззвучно охнув. Аэропорт, досмотр, блестящий пол предрассветного зала вылетов – я посмотрел на мониторы, прошел мимо темных магазинов с опущенными металлическими ставнями – “Брукстоун”, “Тай Рэк”, закусочная с хотдогами, пробивается откуда-то бойкая музычка семидесятых (любооовь… любовь – это рай… детка, меня не забывай…), мимо неуютных, фантомных выходов на посадку – перекрытых канатными стойками, пустых, только какие-то студенты разлеглись на креслах, заняв сразу штуки по четыре, и спят себе, мимо безлюдного и до сих пор открытого бара, мимо безлюдной кафешки с замороженными йогуртами, мимо безлюдного магазина дьюти-фри, где я, последовав настойчивым советам Бориса, купил бутылку водки (“лучше перестраховаться… там бухло продают только в специальных госмагазинах… может, даже стоит две взять”) и пошел дальше, до выхода на посадку, где уже стояла толпа народу: глядят безжизненно этнические семьи, сидят на полу по-турецки туристы с огромными рюкзаками, уткнулись в ноутбуки ко всему, похоже, привычные бизнесмены с лоснящимися лицами, в несвежей одежде.
Самолет был набит битком. Я пробирался к своему месту через пробки в проходах (эконом-класс, середина ряда из пяти кресел), удивляясь, что Мириам вообще сумела раздобыть мне билет. Я так устал, что ничему другому больше и не удивлялся, не успел загореться знак, что можно отстегнуть ремни, а я уже спал – проспал все на свете: напитки, ужин, все фильмы – и проснулся только, когда уже подняли шторки иллюминаторов, в салоне стало светло и стюардесса проехала по рядам с тележкой, раздавая коробки с завтраком: веточка ледяного винограда, картонка ледяного сока, масляный, яично-желтого цвета круассан в целлофановой обертке и что желаете – чай, кофе?
Мы договорились встретиться возле багажной ленты. Бизнесмены молча похватали свои чемоданы и разбежались – по совещаниям, к маркетинговым планам, к любовницам – как знать? Крикливые юные укурки с радужными заплатками на рюкзаках отпихивали друга друга, пытались выхватить с ленты чужие сумки, спорили, куда бы лучше пойти дунуть с утречка… “В «Синюю птицу», точняяяк, давайте…” “Нет, стоп – Хаарлеммерстраат? Так, правда, я записывал. На этой бумажке, посмотри? Нет, слушайте, ребят, идти надо туда, название не помню, но они рано открываются, и там тебе, короче, подадут и блинчики, и сок апельсиновый, и траву с бонгом”.
Они потянулись к выходу, смеясь, вскидывая на плечи рюкзаки, споря о том, как дешевле всего добраться до города – пятнадцать или двадцать беззаботных человек с блестящими волосами. Я не сдавал ничего в багаж, но простоял там с час, наблюдая за тем, как крутится на конвейере одинокий, замотанный в толстый слой пленки чемодан – до тех пор пока на меня сзади не напрыгнул Борис, обхватив рукой за шею, наступая мне на пятки.
– Пошли, – сказал он, – а то выглядишь ты хреново. Пойдем, поедим, поговорим! Юрий нас ждет у входа с машиной.
4
Я как-то не ожидал, что город уже весь разряжен к Рождеству: еловые ветви, мишура, украшенные звездочками витрины, холодный, неласковый ветер с каналов, огни, ярмарочные лотки, велосипедисты, игрушки, краски и сладости, праздничный блеск и суматоха. Собачки, дети, сплетники, зеваки и носильщики, клоуны в цилиндрах и шинелях и танцующий крошка-шут в рождественском наряде, словно сошедший с картин Аверкампа. Я еще толком не проснулся, и все это казалось мне таким же нереальным, как мимолетный сон, приснившийся мне в самолете – я видел Пиппу в парке, там было много высоченных фонтанов, а в небе низко и царственно висела планета в сатурновских кольцах.