– Не знаю, – раздраженно махнул рукой Борис, – музей, правительство, частное лицо. Это важно, что ли?
– Мне – важно.
– А вот этого бы не надо. Надо заткнуться и спасибо сказать. Потому что, – он вздернул подбородок, перебил меня, – знаешь, что, Тео? Знаешь что? Ты прикинь только. Прикинь, как нам повезло! Они не только твою птичку нашли, но еще – кто бы мог подумать? Еще много других ворованных картин.
– Что?
– Десятка два, а то и больше! Некоторые из них украли еще много лет назад! Не все они, конечно, такие миленькие и красивые, как твоя, по правде сказать – почти все. Такое мое личное мнение. Но все равно штук за пять этих картин было обещано большое вознаграждение – и побольше, чем за твою. И даже не очень известные – дохлая утка, унылый портрет какого-тот толсторожего мужика – даже за них награды были обещаны, поменьше – там тысяч пятьдесят, тут тысяч сто. Кто бы мог подумать? “За информацию, которая укажет на их местонахождение”. Вот тебе плюс. И я надеюсь, – довольно строго прибавил он, – что теперь-то ты меня простишь.
– Что?
– Потому что это называется теперь “крупнейшей в истории находкой утраченных шедевров”. Я надеялся, что вот эта часть тебе больше всего понравится – ну, может, и нет, но я надеялся. Музейные шедевры возвращены народу! Они свободно распоряжаются культурным достоянием! Радость-то какая! Ангелы поют на небесах! Но если б не ты, этого бы никогда не случилось.
Я сидел – молча, изумленно.
– Ну конечно, – добавил Борис, кивнув в сторону стоявшей на кровати сумки, – тут не все. Мириам, Юрий и Вишня получили на Рождество отличные подарки. Тридцать процентов я сразу отстегнул Антону с Димой. По пятнадцать каждому. На самом-то деле всю работу Антон сделал, так что как по мне – ему бы дать двадцать, а Диме – десять. Но для Антона и это – деньжищи огромные, так что он всем доволен.
– И другие картины нашли? Не только мою?
– Да, ты что не слышал, я только что…
– Какие картины?
– Ой, какие-то известные-знаменитые! Которые давным-давно украли.
– Например?..
Борис раздраженно фыркнул.
– Слушай, имен не знаю, нашел, кого спросить. Были какие-то современные картины – очень важные, очень дорогие, все перевозбудились прямо, хотя я, честно сказать, не понимаю, из-за чего весь сыр-бор. Почему вещь, которую ребенок в яслях нарисовать может, стоит столько денег? “Уродская клякса”. “Черная палка с узлами”. Но кроме них, нашли еще много старинных шедевров. Одного Рембрандта.
– Случайно не морской пейзаж?
– Не, какие-то люди в темной комнате. Скучновато. Зато симпатичный Ван Гог, какое-то побережье. И еще… ну, не знаю там… стандартных Марию, Иисуса, кучу ангелов. Даже скульптуры нашли какие-то. И какие-то азиатские шедевры. На вид так вообще дешевка, но, похоже, стоят запредельно. – Борис яростно затушил сигарету. – Кстати, вспомнил. Он сбежал.
– Кто?
– Да китайчонок Сашин. – Он подошел к мини-бару, достал штопор и два бокала. – Повезло ему, когда копы ворвались в квартиру, его там не было. И – если он умен, а он умен, то он не вернется. – Он скрестил пальцы. – Будет жить за счет какого-нибудь другого богатого мужика. Так он зарабатывает. И неплохая работенка, если устроишься. Короче, – он закусил губу, выдергивая пробку – хлоп, – жаль, что я сам до всего не додумался, а давно надо было. Огромный чек, без проблем! Законный платеж! Вместо того чтоб столько лет прыгать, мячик ловить. Туда-сюда, – он повертел штопором, тик-так, – туда-сюда. Весь на нервах! Столько лет, сплошная головная боль, а тут, прямо у меня под носом лежали легкие, государственные денежки! И вот что я тебе скажу, – он набулькал в бокал красного, протянул его мне, – в какой-то степени и сам Хорст рад не меньше твоего, что от нее избавился. Он, как и все, денежку любит заколачивать, но и вину свою чувствует, есть у него идеи всякие про культурное наследие, общественное достояние, ля-ля-ля.
– Я не понимаю, как Хорст со всем этим связан.
– Я сам не понимаю, и мы никогда ничего не узнаем, – твердо сказал Борис. – У нас с ним сейчас все тихо-вежливо. Ну да, да, – нетерпеливо прибавил он, украдкой, быстро отхлебнув вина, – да, я на Хорста немного зол и даже, наверное, уже не доверяю ему так, как прежде, а может, если честно, я ему теперь и не доверяю вовсе. Но Хорст говорит, что в жизни не натравил бы на нас Мартина, если б знал, что это мы. И, может, не врет. “Да ты что, Борис, я бы никогда”. Кто знает? По правде сказать – только между нами – думаю, он это говорит, наверное, только чтоб хорошую мину удержать. Ну, раз с Мартином и Фрицем-то ничего не вышло, что ему остается? Только аккуратно от всего откреститься. Сказать, что вообще ничего не знал. Но ты учти, точно я ничего не знаю, – сказал он. – Это просто у меня такая теория. Хорст свое гнет.
– Что именно?
– Хорст утверждает, – вздохнул Борис, – Хорст утверждает, будто не знал, что Саша спер картину, и узнал только тогда, когда мы ее забрали, а Саша ему вдруг позвонил, попросил помощи – как гром среди ясного неба. Мартин был в городе по чистому совпадению – приехал из Лос-Анджелеса на праздники. В Амстердаме на Рождество много наркашей собирается. Тут, – он потер глаза, – насчет этого, я уверен, Хорст не врет. Что Саша ему позвонил совершенно неожиданно. Упал перед ним на колени. Некогда говорить. Действовать надо быстро. Откуда Хорсту было знать, что это мы? Саши даже в Амстердаме не было, ему все китаеза пересказал, немецкий-то у него так себе, а Хорст так вообще все из третьих рук слышал. Если так посмотреть, то все сходится. Но все равно… – Он пожал плечами.
– Чего?
– Ну… Хорст точно не знал, что картина в Амстердаме, не знал, что Саша пытался ее заложить, пока Саша не запаниковал и сам ему не позвонил, когда мы ее забрали. В этом я уверен. Но – не Хорст ли с Сашей стакнулись с самого начала, чтоб картина после провала той сделки в Майами уплыла во Франкфурт? Очень может быть. Хорсту очень, очень нравилась эта картина. Очень. Я тебе не рассказывал – он ее с первого взгляда узнал? За секунду, прикинь? Имя художника назвал, все вообще.
– Это одна из самых знаменитых картин в мире.
– Ну, – пожал плечами Борис, – говорю же, он образованный. Он рос среди красивых вещей. Но, кстати, Хорст не знает, что это я папку-то подкинул. Если узнает – не обрадуется. Но, – рассмеялся он, – интересно, пришла бы Хорсту эта мысль в голову? Вот интересно. Столько времени вознаграждение было у него прямо под носом. Законное, доступное! Лежит на самом видном месте, светится, как солнышко! Я вот о таком и не думал ни разу. Весь мир ликует и смеется! Найден утраченный шедевр! Антон – герой дня, его фотографируют, он дает интервью “Скай Ньюс”! Вчера вечером на пресс-конференции ему аплодировали стоя! Его все чуть ли не на руках носят, как того мужика, который несколько лет назад посадил самолет на воду и всех спас, помнишь? Но как по мне, это люди не Антону аплодируют – а тебе.
Мне нужно было столько всего сказать Борису, и я не мог сказать ничего. Благодарность моя при этом была очень невнятной. Может быть, подумал я, вытащив из сумки пачку денег, повертев ее в руках – может быть, в этом отношении хорошая полоса – все равно что дурная, и то, и другое сразу и не осмыслишь. Сначала вообще ничего не чувствуешь. Все чувства приходят позже.