– Говорил?
– Совсем не помнишь? – он потрогал языком верхнюю губу, проверил, не кровит ли она снова. Теперь, когда на нем не было рубашки, видны были все зазоры у него между ребрами, все застарелые следы от побоев, краснота загара, расползавшаяся по груди. – Стакан на полу, о-о-очень дурная идея. К несчастью! Говорил тебе, не ставь его там. Теперь беда будет.
– Не надо было мне водку на голову лить, – сказал я, нащупал свои очки и затем вытащил из общей кучи грязной одежды на полу первые попавшиеся штаны.
Борис ущипнул себя за переносицу, рассмеялся:
– Да я помочь тебе хотел. Капелька бухла – и сразу лучше.
– Да уж, огромное тебе спасибо.
– Я правду говорю. Если ее потом не сблевать обратно. Голова проходит сразу, как по волшебству. От отца моего толку мало, но вот этой, очень толковой вещи он меня научил. А лучше всего, если есть холодное пивко.
– Ну-ка, поди сюда, – сказал я. Я стоял у окна и глядел на бассейн под окнами.
– А?
– Поди, погляди. Хочу, чтоб ты это увидел.
– Ну просто скажи, что там, – промямлил с пола Борис. – Неохота вставать.
– Уж придется.
Внизу было настоящее место преступления. На каменной дорожке, ведущей к бассейну, – полоса кровавых брызг. Вокруг беспорядочно раскиданы, разбросаны ботинки, джинсы, промокшая от крови рубашка. На дне бассейна, в самом глубоком месте, плавал прохудившийся Борисов ботинок. И самое ужасное: на отмели, у ступенек, колыхалась жирная пена блевотины.
24
Без особого усердия повозив туда-сюда пылесосом для бассейна, мы уселись на кухне – курили отцовские “Вайсрой”, болтали. Был почти полдень – и думать поздно о том, чтоб пойти таки в школу. Борис – расхристанный, весь какой-то взвинченный, рубашка сваливается с плеча, хлопает дверцами шкафчиков, сокрушается, что нет чая – заварил нам отвратительного кофе, вскипятив на русский манер перемолотые зерна в кастрюльке.
– Нет-нет, – остановил он меня, когда я налил себе кофе в обычного размера чашку. – Очень крепкий, очень мало надо.
Я отпил, поморщился.
Он окунул в кофе палец, облизнул его.
– Хорошо бы печенья.
– Издеваешься?
– А хлеба с маслом? – с надеждой спросил он.
Я сполз с кухонной стойки – аккуратненько, потому что голова болела по-прежнему, порылся в ящиках и в одном наконец нашел сахар в пакетиках и пачку кукурузных чипсов, которые Ксандра притащила из бара.
– Жесть, – сказал я, взглянув на его лицо.
– Чего?
– Что это тебя отец так.
– Да ничо, – промычал Борис, наклонив голову так, чтоб получилось засунуть чипе в рот целиком. – Однажды он мне ребро сломал.
Наступило долгое молчание, потом я сказал, просто потому, что больше не знал, что сказать:
– Ну, сломанное ребро – это не так уж страшно.
– Не, но больно. Вот это, – он задрал рубашку и показал мне, какое ребро.
– Я думал, он тебя убьет.
Он поддел меня плечом:
– Ай, я его нарочно разозлил. Огрызнулся. Чтоб ты смог Попчика оттуда увести. Слушай, нормально, – покровительственно добавил он, потому что я так и стоял, вытаращившись на него, – да, вчера ночью он рвал и метал, но когда он меня увидит, ему будет очень стыдно.
– Может, тебе тут какое-то время пожить?
Борис отставил руки назад, откинулся, снисходительно усмехнулся:
– Да не волнуйся. Бывает у него депрессия, вот и все.
– А-а… – В сдобренном “Джонни Уокером” прошлом, отец – со следами рвоты на сорочках, под звонки разъяренных сослуживцев, иногда даже со слезами на глазах – валил все свои приступы бешенства на “депрессию”.
Борис рассмеялся – казалось, ему было по-настоящему смешно:
– И чего? Тебе что, самому иногда грустно не бывает?
– Его в тюрьму надо за такое.
– Ой, да ладно. – Борису надоел его мерзкий кофе и он полез в холодильник за пивом. – Отец, ну да, характер у него тяжелый, но он меня любит. Когда уезжал из Украины, мог меня вообще соседям оставить. Как было с моими друзьями, Максом и Сережей, Макс потом оказался на улице. Кроме того, если ты так думаешь, то и я тогда сам тоже должен сидеть в тюрьме.
– То есть как?
– Я один раз пытался его убить. Серьезно! – сказал он, когда увидел, как я на него гляжу. – Пытался!
– Не верю.
– Нет, правда, – спокойно подтвердил он. – Я из-за этого очень переживаю. Прошлой зимой на Украине я его выманил на улицу – он был такой пьяный, что вышел. А я потом дверь запер. Думал, уж точно замерзнет в снегу. Классно, что не замерз, да? – загоготал он. – Господи, я б тогда застрял на Украине. Жрал бы из мусорных баков. Спал бы на вокзале.
– И что случилось?
– Не знаю. Было еще не очень поздно. Кто-то его увидел и посадил в машину, какая-то женщина, наверное, не знаю. Ну и, в общем, он тогда напился еще сильнее и домой вернулся только через пару дней – повезло мне, потому что он не помнил, что было. Он мне тогда принес футбольный мяч и пообещал с этого дня пить только пиво. Ну, месяц где-то продержался.
Я потер глаза под стеклами очков.
– А в школе что говорить будешь?
Он щелкнул клапаном пивной банки:
– А?
– Ну, это. – Синяк у него на лице был цвета сырого мяса. – Вопросы точно будут.
Он засмеялся, ткнул меня локтем:
– Скажу им, что это ты меня так, – ответил он.
– Нет, ну серьезно.
– А я серьезно.
– Борис, не смешно.
– Ой, ну хватит тебе. Футбол, скейтборд, – черные волосы упали ему на лицо тенью, и он отбросил их назад, – ты ж не хочешь, чтоб меня отсюда выслали, да?
– Ну да, – ответил я после неловкого молчания.
– Потому что – Польша, – он протянул мне пиво, – вот, что будет. Туда депортируют. Хотя Польша, – хохоток, будто резкий лай, – господи, лучше, чем Украина!
– Но тебя ведь не могут туда отправить, верно?
Он, нахмурившись, разглядывал руки – грязные, с запекшейся под ногтями кровью.
– Нет, – запальчиво ответил он, – потому что я тогда убью себя.
– Ой-ой-ой. – Борис вечно угрожал себя убить – по самым разным причинам.
– Серьезно! Я тогда умру! Лучше умереть!
– Да не умрешь!
– Умру! Зима там – ты не знаешь, каково это. Даже воздух отвратительный. Один серый бетон и ветер…
– Ну, бывает же там и лето когда-то.
– Ой, да господи, – он схватил мою сигарету, глубоко затянулся, выпустил струю дыма в потолок. – Комары. Вонючая грязища. Везде воняет какой-то плесенью. Мне было так одиноко, так жрать хотелось – ну, правда, серьезно, я иногда был такой голодный, что приду на реку и думаю – утоплюсь.