Моей маленькой победой был Том. Я получила, как и надеялась, записку от Питера Наттинга – одну машинописную строчку с благодарностью за «четвертого человека» [26] . Маленькая шутка. Я завербовала им четвертого писателя для «Сластены». Я взглянула на него украдкой. Худой, он шел рядом размашистым шагом, засунув руки в карманы джинсов, и смотрел в сторону, будто занят был какой-то мыслью. Я уже гордилась им и немножко гордилась собой. Если он не захочет, то больше не обязан будет думать об Эдмунде Спенсере. Королева фей «Сластена» освободила Тома от ученых забот.
И вот мы, наконец, дома, в моей спальне-гостиной, четыре метра на четыре, Том в моем подержанном кресле, а я – на краешке кровати. Для начала лучше было еще немного поговорить. Соседки услышат наши неразборчивые голоса и скоро потеряют интерес. А тем было сколько угодно: разбросаны по всей комнате, в стопках на полу и на комоде две с половиной сотни подсказок в виде книг в бумажных обложках. Теперь он мог убедиться, что я читатель, а не пустоголовая девица, равнодушная к поэзии. Чтобы успокоиться и облегчить нам путь к постели, мы говорили о книгах, бегло и поверхностно, не затрудняясь аргументами, когда не соглашались, – а происходило это на каждом шагу. На моих женщин он не пожелал тратить время – рука его миновала и Байет, и книжки Дрэббл, и Монику Диккенс, и Элизабет Боуэн – романы, в которых я с удовольствием поселялась. Он наткнулся на «Сиденье водителя» Мюриэл Спарк и похвалил его. Я сказала, что нахожу его схематичным и предпочитаю «Мисс Джин Броуди в расцвете лет». Он кивнул, но, кажется, не в знак согласия, а скорее как психотерапевт, наконец понявший, в чем моя проблема. Не вставая с кресла, он потянулся за «Волхвом» Фаулза и сказал, что восхищается некоторыми частями, а «Коллекционером» и «Женщиной французского лейтенанта» – в целом. Я сказала, что не люблю фокусов, люблю, чтобы на страницах воссоздавалась жизнь, какой я ее знаю. Он сказал, что без фокусов нельзя воссоздать жизнь на страницах. Он встал, подошел к комоду и взял «Альберта Анджело» Б. С. Джонсона – ту, где страницы с дырками. Этой, по его словам, он тоже восхищался. Я сказала, что мне она противна. Он с удивлением увидел у меня «Празднования» Алана Бернса – безусловно лучший образец английской экспериментальной прозы, – так он ее определил. Я сказала, что за нее еще не бралась. Он заметил несколько книжек, изданных Джонсом Колдером. Я подошла к нему и сказала, что не прочла ни одной из них дальше двадцатой страницы. А как Дж. Г. Баллард? – увидел три его книги. Не выношу, ответила я, какие-то апокалиптические. Он обожал Балларда. Смелый, блестящий ум. Мы рассмеялись. Том пообещал мне прочесть стихотворение Кингсли Эмиса «Книготорговая идиллия» – о несходстве мужских и женских вкусов. Конец там немного вялый, сказал он, но, в общем, забавно и все правильно. Я сказала, что мне, наверное, очень не понравится – кроме конца. Он поцеловал меня, и на этом литературная дискуссия закончилась. Мы направились к кровати.
Оба испытывали неловкость. Мы разговаривали несколько часов, притворяясь, будто все время не думаем об этой минуте. Мы были чем-то вроде друзей по переписке: они обмениваются пустячными письмами, потом, найдя общий язык, откровенными, потом встречаются впервые и понимают, что все надо начинать сначала. Манера его была мне внове. Я опять сидела на краю кровати. После одного поцелуя, без дальнейших ласк, он наклонился ко мне и стал раздевать, умело, привычно, как если бы ребенка укладывал спать. Если бы он еще напевал вполголоса, я бы не удивилась. В других обстоятельствах это был бы приятный, нежный ритуал в ролевой игре. Но производилось это в молчании. Я не понимала, что это значит, и испытывала неловкость. Когда он протянул руки мне за спину, чтобы расстегнуть лифчик, я могла бы дотронуться до него и хотела – но не смогла. Поддерживая мне голову, он мягко опрокинул меня на кровать и стянул трусы. Все это меня отнюдь не радовало. Получалось напряженно. Следовало вмешаться.
Я быстро села и сказала:
– Очередь за вами.
Он послушно сел туда, где я только что сидела. Я встала перед ним, так что моя грудь оказалась близко к его лицу, и расстегнула на нем рубашку. Видно было, что он у него поднялся.
– Большим мальчикам пора спать.
Он взял губами мой сосок, и я подумала, что все у нас получится. Я почти уже забыла это ощущение электрического жара, опускавшегося от основания горла до самой промежности. Но когда мы отвернули одеяло и легли, я увидела, что теперь он мягкий, и подумала, что сделала что-то неправильно. Еще меня удивили его волосы на лобке – такие редкие, что их почти не было, а те, что были, – прямые и шелковистые, как на голове. Мы снова поцеловались – у него это получалось хорошо, – но когда я взяла в руку его член, он все еще был мягкий. Я притянула его голову к своей груди, потому что в прошлом это действовало. Новый партнер. Как будто разучивали неизвестную карточную игру. Но он двинулся мимо груди ниже и чудесно распорядился языком. Я волшебно кончила меньше чем через минуту, с тихим криком, замаскировав его под сдавленный кашель ради моих юристок внизу. Придя в себя, я с облегчением увидела, что он возбужден. Мое удовольствие раскрепостило его. Тогда я притянула его к себе, и началось.
Нельзя сказать, чтобы это было замечательно, но мы справились, лица не потеряли. Отчасти мне мешало, как я уже сказала, присутствие еще троих, у которых, кажется, не было своей любовной жизни, и они, наверное, напрягали слух – не раздадутся ли, кроме скрипа пружин, какие-нибудь человеческие звуки. А отчасти еще то, что Том был молчалив. Он не произнес ни одного ласкового, нежного, прочувствованного слова. У него даже дыхание не участилось. Я не могла отделаться от мысли, что он втихомолку регистрирует наши занятия, делает мысленные заметки впрок, складывает и уточняет фразы, выбирает неординарные детали. Я опять вспомнила рассказ про фальшивого викария и Джин с «чудовищным клитором» размером с пенис мальчика-подростка. Что Том подумал о моем, когда измерял его языком? Обыкновенный – не стоит и запоминать? Когда Эдмунд и Джин воссоединяются в Чок-Фарме и ложатся в постель, она, в оргазме, издает «тонкое блеяние», «отчетливое и через равные интервалы, как сигнал времени на Би-би-си». Как же тогда описать мои тактично приглушенные звуки? Такие вопросы давали толчок другим нездоровым мыслям. Нил Кардер наслаждался «застылостью» своего манекена, его возбуждала догадка, что она (манекен) презирает его, игнорирует. Не этого ли и Том желал – полной пассивности в женщине, ее погруженности в себя, «обратным накатом переходящей в свою противоположность – в силу, которая подавляет его и поедает». Должна ли лежать совсем неподвижно, раскрыв губы, и смотреть в потолок? Едва ли… И такие размышления меня не радовали.
К моим мучениям добавилась фантазия, что вот мы закончим, и он достанет из пиджака блокнот и ручку. Конечно, я его выставлю! Но эти самоедские мысли были просто дурными снами. Он лежал на спине, я лежала головой на его руке. Холодно не было, но мы натянули на себя простыню и одеяло. Задремали ненадолго. Я проснулась, когда хлопнула входная дверь внизу и на улице послышались удаляющиеся голоса моих соседок. Мы остались одни в доме. Я не видела Тома, но почувствовала, что он совсем проснулся. Какое-то время он молчал, а потом предложил повести меня в хороший ресторан. Деньги из фонда еще не пришли, но он был уверен, что скоро придут. Я молча это подтвердила. Макс подписал ведомость два дня назад.