И наутро, когда они расстались, предчувствия не оставляли его. Он испытывал необъяснимую тоску, словно кто-то не пускал его, отговаривал. Но он побеждал свою слабость, как побеждал ее когда-то отец. Подъезжала к дому черная «Волга», они с матерью провожали отца. Видели, как за стеклом исчезает отцовское лицо.
Лемехову захотелось перед отъездом на «неведомую войну» побывать на могиле матери, получить от нее напутствие.
Старо-Марковское кладбище находилось по пути в Шереметьево. Он оставил охрану у кладбищенских ворот, углубился в тишину высокого просторного бора, среди которого укрылось кладбище. Оно было прибрано, ухожено, словно за ним присматривал любящий садовник. Вымощенные плиткой дорожки. Клумбы с весенними цветами. Вазоны с пышными растениями. Мраморные памятники, похожие на домино. Деревянные кресты с бронзовыми иконками. Лемехов шел по дорожке, вдыхая запах хвои, слыша в гулкой высоте среди вершин пение одинокой птицы.
Увидел знакомую могилу с розовым камнем и деревянным крестом. Начертанное материнское имя сначала испугало его, а потом наполнило радостным нежным волнением. Словно мама незримо присутствовала здесь, ждала его, восхитилась его появлению.
Отворил калитку в оградке. Вошел и сел на скамеечку под высокой елью. Подумал, что мама так любила эти лесные ели, так умилялась лесным цветам, так восторженно прислушивалась к пенью лесных птиц. Теперь все это было у нее, она встречала его среди милой ее сердцу природы. Воздух тихо светился, то ли от неяркого солнца, то ли от незримого присутствия мамы.
На могиле тянулся вверх, был готов распуститься цветок с оранжевым бутоном. На кресте повисла упавшая хвойная веточка. Из земли пробивались папоротники, свернутые в мохнатые спирали, которые скоро превратятся в резные перья.
Лемехов сидел на скамеечке, и ему казалось, что мама сидит с ним рядом. Они оба смотрят на крест, где начертано ее имя.
Он вдруг вспомнил, как в раннем детстве она играла с ним. Шевелила под одеялом пальцами ног, и он, как котенок, бросался на это шевелящееся одеяло. Вспомнил, как она учила его мыть уши, проникая во все извилины ушной раковины. Вспомнил, как читала книгу о старом Петербурге, своем любимом городе, где познакомилась с отцом. И позже, гуляя вдоль каналов, он любовался отражением фонарей, останавливался перед колоннадами и дворцовыми решетками, смотрел, как дрожит на невской воде зыбкое золото иглы. Всегда вспоминал маму, молодую, прекрасную, читающую малиновый томик о старом Петербурге.
Здесь, у материнской могилы он успокоился. Был окружен материнским теплом. И после смерти она продолжала его любить, оберегала своим материнским обожанием. Лемехов сделал глубокий вдох. Вдохнул светящийся воздух, запах смолы, голос одинокой птицы, тепло, исходящее от невидимой мамы. Снял с креста еловую веточку, взял с собой в дорогу, как берут талисман. Пошел к поджидавшей машине.
В своей поездке он отказался от сопровождающих лиц, от охраны. Свел к минимуму протокольные процедуры. В аэропорту его поджидали заместитель Двулистиков, «канцлер» Черкизов и Верхоустин. Все поместились за столик в ВИП-зале, каждый желал Лемехову удачной поездки и счастливого возвращения.
– По истребителю пятого поколения я все подготовил, Евгений Константинович. – Двулистиков не скрывал своей тревоги, провожая Лемехова в опасную командировку. – Будут конструкторы. Будут представители завода. Будут летчики-испытатели. Будут командиры соединений, куда мы направим первые машины. Вы вернетесь, и мы можем провести совещание.
– Если я в срок не вернусь, проводите его без меня, Леонид Яковлевич.
– Нет! Это невозможно! Без вас невозможно! И зачем вы только едете, Евгений Константинович! – Его возглас был полон такой тревоги, такого искреннего нежелания отпускать Лемехова в опасное странствие, такой преданности и обожания, что Лемехов растроганно коснулся его руки:
– Леня, друг милый, со мной ничего не случится. Я тебе так благодарен. Все работа, работа, и день, и ночь, и пять, и десять лет. И минутки не найду сказать тебе, как я тобой дорожу!
Это признание еще больше взволновало Двулистикова. Напоминало откровение перед вечной разлукой.
– Нет! – глухо произнес он и отвернулся, чтобы спрятать слезы.
– У нас, Евгений Константинович, партия бурно строится. – Черкизов сказал это с нарочитой бодростью, желая сгладить неловкость. – К нам проявляют интерес представители посольств и международных организаций. Вышли на нас люди Социнтерна, атташе китайского и шведского посольств. Как вы смотрите на то, чтобы устроить встречу с дипломатами и рассказать им о партии?
– Встречу нужно тщательно готовить, чтобы она была представительной и одновременно непринужденной. Согласитесь, это еще не вручение верительных грамот, но первая репетиция. – Лемехов видел, как весело заиграли глаза Черкизова, похожие на черно-фиолетовых жужелиц.
– Я буду ждать вашего возвращения с нетерпением, – произнес Верхоустин. – Обещанная встреча состоится. О ней оповещены участники. Лучше всего нам собраться на яхте, подальше от посторонних глаз и ушей. Проплыть от Москвы до Углича. Там оборвалась династия Рюриковичей, а вместе с ней и великое царство. Мы будем говорить о новом царстве. Углич станет для нас исторической вехой.
– Помню, как вы своим магическим взглядом вырвали из морской пучины ракету. Надеюсь, что вы станете невидимо сопутствовать мне на войне.
– С вами Пушкин, – улыбнулся Верхоустин.
Металлический голос объявлял посадку на сирийский рейс, следующий из Москвы в Дамаск. Настала пора прощаться. Микроавтобус доставил Лемехова к трапу самолета.
Он летел в бизнес-классе, в сирийском полупустом самолете. Российские рейсы были отменены. Аэропорт Дамаска обстреливался, и российские граждане добирались в Дамаск через Бейрут или прибегали к услугам сирийской компании. Та, невзирая на риск, продолжала совершать перелеты.
Лемехов отказался от напитков и ночного ужина. Потребовал плед и забылся под бархатный рокот двигателей. Погрузился в зыбкий сон. В этом поднебесном сне он видел московские фонтаны и цветущие клумбы, тонкие пальцы возлюбленной, перебиравшие клавиши флейты, синие, как васильки, глаза Верхоустина. Взмывала из моря ракета. Тянулась лесная дорога с бирюзовыми лягушками в малахитовой воде. Золотился желудь, который он извлек из плотной чашечки и любовался его солнечным блеском. Все это мчалось за ним, окутанное туманной тревогой, невнятной тоской.
Он проснулся, услышав перепад звука, густой и упрямый рокот, толчок выпускаемого шасси. Поднял шторку иллюминатора. Сухой яркий свет солнца спалил остатки сна. Самолет снижался, мелькала близкая земля, изумрудные поля, пальмы, и самолет опустился на бетон, и сидящие в салоне сирийцы радостно захлопали, выражая признательность искусному пилоту.
У трапа его встречали российский посол и военный советник, представители сирийского МИДа, переводчик и несколько молодых сирийцев в темных костюмах и галстуках, с вьющимися проводками переговорных устройств.