— То есть ты не хочешь отвечать?
Он рассмеялся.
— Да нет, просто удивился. Ушел, потому что они все ненормальные.
— Я слышала, там творятся страшные вещи.
Улыбка его погасла.
— Аарон безумец. Самый настоящий! — В голосе его зазвучала горечь. — Без конца болтает о свободе, а травку и все остальное держит крепко. Меня там все бесило.
Аарон называл марихуану нашим спасением, потому что только с ее помощью мы можем приблизиться к пониманию чуда, которое ждет нас после смерти. Курить для удовольствия не разрешалось и получить травку можно было только у Аарона. Если у Левия и вправду была зависимость, в центре ему должно было быть нелегко. Но мне показалось, что в его интонации промелькнуло легкое смущение, и я задалась вопросом: а не выгнали ли его?
— Ты не мог бы рассказать подробнее?
— Я стараюсь об этом не вспоминать. Живу сегодняшним днем. — Он махнул рукой в сторону озера. — Вот моя религия.
Жить сегодняшним днем или бежать от прошлого?
— А как твоя мать?
— Она умерла незадолго до моего ухода.
Он взъерошил волосы. Рукав свитера задрался, обнажив на руке шрам в форме полумесяца. Заметив мой взгляд, он торопливо опустил рукав и посмотрел на меня уже без улыбки, словно ожидая, что я скажу. Мне вспомнилась Мэри. Неужели этот шрам тоже был наказанием? Никаких воспоминаний это во мне не пробудило, но чувство неловкости никуда не делось.
— А что это за шрам? Ты получил его в коммуне?
Он рассмеялся.
— Да нет, напился и гонял на катере.
Его смех показался мне неискренним. Прежде чем я успела еще что-то спросить, он сменил тему:
— А почему ты расспрашиваешь о коммуне? Пишешь книгу, что ли?
Вопрос звучал шутливо, но мне показалось, что он поговорил с девушкой из музея и теперь пытается понять, что мне нужно. Я решила говорить прямо, в надежде, что от неожиданности он разоткровенничается.
— Много лет я страдала от клаустрофобии и потери памяти.
Я рассказала ему, что такое психогенная амнезия, но не стала упоминать Хизер — просто пояснила, что недавно ко мне стали возвращаться воспоминания о пережитом насилии.
— Теперь я пытаюсь найти тех, кто раньше жил в коммуне, и узнать, не было ли других жертв.
О Тамми и Мэри я тоже решила пока не упоминать.
На лице его был написан ужас.
— Боже, какой кошмар! Вот дерьмо! Очень сочувствую.
Голос его звучал искренне, но потом он снова сказал: «Очень, очень сочувствую», словно пытался убедить меня, и это уже вызывало определенные подозрения.
— Как это, говоришь, называется? Подавленные воспоминания?
Я кивнула.
— И что, они сами возвращаются?
— Некоторые. Остальные приходится вспоминать специально.
— А разве это можно доказать в суде?
— Это сложно, поэтому я и ищу возможных свидетелей.
— Боюсь, я тут вряд ли чем-то помогу. Я помню, что часто видел тебя с Аароном, вы постоянно ходили на речку. Но ничего такого я не замечал.
Он был явно огорчен и говорил сокрушенным тоном. Я же думала, как все это будет выглядеть в суде: «Он хороший человек. Она все выдумала».
Откашлявшись, я продолжила:
— А потом, когда вы переехали в Викторию, не было какого-то насилия или рукоприкладства? Ты сказал, что они сумасшедшие. Можешь пояснить?
До этого он раскачивался на стуле, но, услышав мой вопрос, резко остановился.
— Я же сказал, что не хочу об этом говорить.
Значит, он все же что-то видел.
— Хорошо, я понимаю, — сказала я. — Не хотела бы ворошить неприятные воспоминания.
Он отвернулся и налил себе еще кофе. Я подумала, не упомянуть ли тот эпизод, о котором мне рассказал Стив Филлипс: как Левий видел какую-то женщину с Финном. Но тут он плеснул кофе себе на руку, выругался, и я почувствовала, что его терпение на исходе. У него были причины скрывать свою историю, и вряд ли он готов поделиться ими — во всяком случае, сейчас.
Когда он снова сел, я спросила:
— Помнишь Иву?
Он кивнул и снова широко заулыбался.
— Да, отличная девчонка. Твой брат от нее просто без ума был. Я уж думал, что он следом за ней уедет. Надеялся, если честно, что остальные девчонки достанутся мне.
Он расхохотался так, что даже покраснел. Но в этой шутке была, похоже, доля истины: может быть, Левий ревновал к моему брату? Может быть, из-за этого они поругались тем летом, а потом разошлись? Судя по всему, он ничего не знал о том, что стало с Ивой, но на всякий случай я спросила:
— Ты с ней не общался?
— С Ивой? — Он удивленно наклонил голову к плечу. — Нет. Не видел ее с тех пор.
— А ты видел, как она уезжает?
— Нет, в последний раз я ее видел… — Он нахмурился, словно силясь вспомнить. — У нас была утренняя прогулка, но я ее там не помню.
Ее там и не было, но мне хотелось, чтобы он покопался в своей памяти.
— Нет, на реке ее тоже не было. Видимо, в последний раз я ее видел перед прогулкой. А почему ты о ней спрашиваешь?
— Просто вспомнила. Мне она очень нравилась.
— Да она нам всем нравилась! Интересно, как она выглядит сейчас.
Он задумался, пытаясь представить себе постаревшую Иву. Я разглядывала его морщинистую кожу, поредевшие волосы, а потом увидела свое отражение в оконном стекле. На мгновение мне показалось, что я вижу нас юными — мои черные косы, его долговязый силуэт и щербатая улыбка. Мне представилась Ива — смуглая кожа, хриплый смех. Интересно, какие у нее сейчас волосы? Хорошо ли она выглядит? Счастлива ли?
— Да, мне тоже интересно.
Я ушла, когда Левию позвонили и стало ясно, что разговор затянется, — он закатил глаза и принялся перечислять кому-то цены на аренду техники. Написав на визитке «Позвони, если захочешь поговорить о коммуне» и указав свой домашний номер, я вручила карточку ему. Он виновато улыбнулся.
Возвращаясь к автомобилю, я оглянулась и увидела в окне Левия. Он как раз рвал мою визитку.
Вечером мне вдруг стало неуютно и страшно, хотя все двери в доме были заперты. Я уже говорила о коммуне со многими и явно всколыхнула какие-то пласты. У Аарона всегда было множество верных последователей — не говоря уже о спонсорах центра, которые вряд ли обрадовались, узнав, что кто-то пытается помешать успеху их предприятия. Я напомнила себе, что полиция сейчас приглядывается к центру, и Аарону хватит ума пока что затаиться. Но паранойя не успокаивалась, и я снова проверила все двери и окна. Телефон зазвонил, когда я пыталась отвлечься садоводческими передачами по телевизору. Я подскочила, расплескала чай и обожгла палец, поэтому трубку мне удалось поднять только на четвертом звонке.