– Смотри-ка, брат, что у нас тут есть, – просипел сгорбленный негр, искривленным пальцем тыкая в сторону Клода и Сони. – Нарушитель.
– Нарушшшитель, – согласился козлобородый. Клод понял, что это от него слышался змеиный смех.
– Если хочешь тут пройти, сестрица, – улыбнулся сгорбленный негр, показывая острые зубы, – надо пошлину заплатить. Правда ведь, брат?
– Ага. Пошшшшлину, – согласился козлобородый.
– Интересно. И с каких это пор ваша порода работает на пару? – При всей небрежности голоса Сони напряженность ее позы не изменилась. Клод ощутил непреодолимую потребность намочить в штаны.
Черный вампир явно не понял.
– Не знаю, о чем ты, сестрица. Мы со старым Недом всегда вместе. Мы напарники. И нет причин рвать такую ми-и-илую дружбу, правда, Нед? – Вампир глянул на козлобородого выходца с чем-то похожим на нежность.
– Точччно, – прошипел старый Нед.
– Не понимаю, что ты имеешь против, сестрица. Посмотри на него. Отчего бы с ним не пообщаться?
Клод придушенно вскрикнул и шагнул назад. Соня быстро изменила позицию: старый Нед пытался зайти сбоку. Деловито щелкнул пружинный механизм, и Клод увидел блеск кривого лезвия.
Сгорбленный вампир грустно покачал головой:
– Я надеялся, ты будешь более миролюбивой, сестра. Открытой для ком-про-мисса. Не умеешь делиться по-хорошему, научишься по-плохому.
– Сессстра.
Клод вскрикнул, когда козлобородый старик на него налетел, но крик оказался беззвучным. Как будто худшие из кошмаров стали явью. Он рухнул среди мусорных баков и переполненных пакетов с мусором, из-под него с писком выскочила крыса. Только рефлексы Хагерти спасли его от зубов вурдалака, готовых впиться в шею: он схватился за тощую шею старика и сдавил изо всех сил. Морда твари была в дюйме от его лица, слюна капала на щеки и в глаза Клода. Неживой бродяга вонял прокисшим вином, засохшим калом и гнилым мясом. Клод не хотел уходить в вечность с этим запахом в ноздрях.
Из темноты протянулась рука, захватила горсть волос старого Неда и отдернула прочь от Клода. Хагерти вывернулся из-под бьющегося вурдалака и успел увидеть мелькнувшее серебро клинка.
Тело еще несколько секунд стояло прямо, цепляясь скрюченными пальцами за обрубок шеи, а потом рухнуло в мусор.
Соня Блу подняла отрезанную голову, как Диоген – фонарь, разглядывая ее с легким отвращением. Глаза старого Неда бешено вращались, будто высматривая своего напарника. Зубы щелкали, тщетно пытаясь кусаться, потом наконец мозг зарегистрировал окончательную смерть. Клод вспомнил о гремучих змеях, способных нанести смертельный укус даже после отрубания головы. Потом выгрузил в переулок содержимое своего желудка.
– Чертовы выходцы, хуже ящериц-ядозубов, – пожаловалась Соня тоном, которым домовладелец жалуется на термитов. – Но впервые я вижу, чтобы они работали вдвоем. То есть выходцы из могил и вампиры. Притворщики – по сути своей одиночки. Никогда не слышала, чтобы они работали группами, разве что в подчинении у Нобля. Это и хорошо, иначе все человечество уже согнали бы в скотские стойла.
Она небрежно взмахнула головой Неда, которая стала похожа на нечто среднее между гнилой дыней и сдутым баскетбольным мячом, и швырнула в ближайшую помойку.
Сгорбленный вампир лежал, вытянувшись среди мусора, со свернутой под странным углом головой. Клод посмотрел на него с болезненным интересом.
– Он все еще жив! – удивился Клод, глядя на изувеченного вампира. Пальцы негра дергались, как лапы издыхающего паука.
– Был жив. – Соня вогнала нож в основание шеи вампира, когда Клод договаривал последнее слово. Что она сказала, Клод не слышал, но угадал по губам.
– Я тебе не сестра! – прошипела Соня Блу, выпрямляясь. Она нацелилась пнуть издохшего вампира по голове, но та уже растеклась вонючей лужей.
У выхода из переулка Клод привалился к стене. Он плавал в поту, сердце будто прогнали через соковыжималку, а во рту был вкус серной кислоты.
– Что с тобой? – спросила Соня.
– Ничего, уже прошло.
* * *
Джейкоб Торн был трудоголиком. Многие мужчины в его возрасте и в его положении имеют свои пороки. Одни слишком много пьют, другие прилипают к разным белым порошкам, третьи по-прежнему крутят романы с женщинами, годящимися им по возрасту во внучки. Пороком Торна была погруженность в работу. Вот почему его дом находился наверху Башни Торна.
Были у него и дома поменьше на трех континентах, но Торн не чувствовал себя в своей тарелке ни на вилле на Лазурном Берегу, ни в шале в Колорадо. В пентхаузе ему нравилось то, что можно закрыться в кабинете, погрузившись в самое сердце своей империи, и заниматься слияниями компаний, захватами, поиском источников у конкурентов. В это время его жена тихо сходила с ума.
Торн лежал в постели и слушал, как жена бормочет во сне. Она принимала все больше валиума, но он не устранял ее снов. Ширли всегда была тонкой натурой. Частично это и привлекло к ней Торна сорок лет назад. Она была старшей дочерью в почтенной банкирской семье, а он – пробивным начинающим бизнесменом, сыном шведских иммигрантов, которым чиновники Эллис-айленда сменили шведскую фамилию Торенсен на «американскую» Торн. Какой она и должна была быть согласно голливудскому варианту Американской Мечты.
Ширли была на четыре года старше Торна – что в те времена было почти так же скандально, как и ее выбор мужа, – и прошло еще пять лет, пока она забеременела.
Недовольный направлением, по которому пошли мысли, и не в силах заснуть, Торн вылез из кровати и поглядел на электронные часы на столике. Одиннадцать. «Становлюсь стариком», – мрачно буркнул он про себя. Раз уж не получалось спать, он надел халат и шлепанцы и направился к себе в кабинет. Может, час-другой работы с документами позволят успокоиться и заснуть.
Беременность Ширли протекала тяжело и привела к преждевременным родам, когда едва удалось сохранить ребенка, и врач предупредил, что следующая попытка может оказаться роковой. Торн все еще помнил первые дни Дениз. Помнил злость, когда ощутил, что со всеми своими деньгами он беспомощен, как жалкий бродяга у порога бесплатного роддома.
Первую неделю жизни дочери он не спал совсем. Он разрывался между телетайпной и заглядыванием через бронированное стекло отделения выхаживания, где лежало в инкубаторе его новорожденное дитя. Она была крошечной, розовой и хрупкой, как птичка, и Торна переполняло желание защитить ее, сделать так, чтобы ничего с ней не случилось. Он следил за каждым движением сестер, страшась, что они поранят его девочку, когда меняют ей пеленки.
Когда Дениз наконец разрешили забрать домой, Торн шокировал родителей жены отказом нанять для их внучки няньку. Первые шесть месяцев жизни дочери он менял ей пеленки, носил ее по комнате и кормил по ночам из бутылочки, как делал бы любой отец. Он этим гордился, и Ширли тоже.