Что-то определенно было.
Никита допускал, что, возможно, девушки этого не знали. Но Савва точно знал.
Если не было ничего — жизнь представала, в сущности, не требующим размышлений бессмысленным и беспощадным способом существования белковых тел. Более того Никите в ту ночь вдруг открылось, что человеческая жизнь триедина, что в ней существуют: «над», «под» и «в». Большинство людей, как, к примеру, сам Никита — неизменно «в» и «под». Но есть и те, кому ведомы принципы работы механизмов, приводящих в движение жизнь, кто триедин, как сама жизнь, то есть одновременно «над», «под» и «в», как, к примеру, Савва.
Единственно, Никита не понимал устремлений (Савва наглядный пример) этих людей, равно как и не представлял масштабов их силы и целей, которых они добиваются посредством этой силы. Никита подозревал, что цели эти не хороши и не плохи, в том смысле, что не имеет ни малейшего значения, как их оценивают люди «в» и «под».
«Разве есть такое имя?» — удивился Никита, как копьем, уткнувшись взглядом в мраморный в скульптурных завитках темный лобок. Улыбнувшись, девушка чуть раздвинула ноги, и Никита, наконец, увидел то, что мечтал увидеть вживую давно, да все как-то не получалось. Увиденное сильно отличалось от того, что он прежде видел в порнографических журналах и на видеокассетах. То было — грех, а это — жизнь. Чем дольше Никита смотрел, тем меньше оставалось в его голове нечистых помыслов и скверных намерений. Восставшая юная плоть опала, как приземлившийся монгольфьер. Никите казалось, что он (точнее не он, какой сейчас и каким, возможно, станет, когда вырастет, а, так сказать, обобщенный, «заархивированный») каким-то образом приблизился к (символическим) вратам, из которых вышло (и продолжало выходить) то, что называется человеческой цивилизацией. Он вдруг захотел чтобы девушка немедленно ушла, пока неистовствующий Савва про нее не вспомнил, не востребовал ее на алтарь греха.
«Ты не представляешь, — ответила девушка, — сколько на свете разных имен. Например, Мера, или Малина. Я думаю, — склонилась над Никитой, уронив ему на лицо сначала мягкие мраморные волосы, а затем — пружинные мраморные груди с вишневыми пуговицами сосков, — тебе лучше повернуться к стенке. Спи!»
«Ложись со мной, Цена, — предложил Никита, надеясь на невозможное. Монгольфьер плоти вновь рвался в небеса. — Места хватит и для тебя, и для Меры и для… Малины».
«Для всех места не хватит никогда, — грустно ответила девушка. — В принципе, душа не шире двуспальной постели… Вот только, — вздохнула, — человек почти всегда спит один, даже… когда не спит один, как сейчас твой брат».
Никита так сильно задумался над ее словами, что мысли незаметно (как ручей в реку, а река в море) перетекли в сон. Сон же, как известно, имеет обыкновение бесследно растворять мысли, либо оттачивать их до необъяснимой остроты, так что поутру человек либо ничего не помнит, либо — не знает, что делать. У Никиты во сне видимо случилось невозможное совмещение — растворившись, мысли отточились до необъяснимой остроты. Проснувшись, Никита одновременно ничего не помнил, не знал, что делать, проникал бритвенной мыслью в суть вещей.
У него закружилась голова.
Солнце светило вовсю.
Ни Саввы, ни девушек в номере не было. Номер был пуст и чист, как если бы ночная оргия приснилась Никите. Должно быть, они отправились на ночное (лунное) купание, которое незаметно перешло (перетекло как мысли в сон) в утреннее (рассветное).
«Зачем тебе сразу три?» — спросил Никита у брата, когда, наконец, встретил его в столовой на обеде.
«Три? — удивился Савва. — Ты что, их было всего две!»
Наверное, подумал Никита, он забыл про третью со странным именем Цена. Какая-то его охватила светлая радость, что Цена осталась незадействованной в непотребном ночном действе.
«А две? Зачем тебе сразу две?» — Никита вспомнил, что душа должна быть не шире двуспальной постели. У Саввы она получалась многоспальной. Хотя, если судить по неуходящей из его глаз печали, Цена была права: Савва спал (да и бодрствовал) в одиночестве даже когда не спал (не бодрствовал) в одиночестве.
«В это трудно поверить, — задумчиво проговорил Савва, — но некоторые, на первый взгляд, удивительные и необъяснимые вещи способны помешать произойти еще более удивительным и необъяснимым вещам. Видишь ли, — понизив голос, наклонился к самому уху (сердцу) Никиты, — сколько у меня будет девушек, столько дней будет существовать наше государство — сверхдержава под названием Союз Советских Социалистических Республик. Я как атлант держу страну своим х… Но все имеет свой предел, — почти весело закончил Савва. — В том числе и мощь моего х..!»
«Всегда есть что-то, что “над”?» — подумал, но получилось, что спросил Никита.
«Именно так, — внимательно посмотрел на него брат, — а над этим “над” другое “над”, и так бесконечно. Но это, — продолжил после паузы, — не избавляет, нет, не избавляет от страданий»…
«Каждая новая девушка идет за день? — уточнил Никита. — А я… могу тебе помочь? Купи мне ботинки на каблуках! Если я надену твою джинсовую рубашку, то…»
«Боюсь, тебе в этом не поучаствовать, — вздохнул Савва, — а если и поучаствовать, то не здесь и не сейчас. Возможно, позже. Куда спешить? Вся жизнь впереди! Пойду посплю, сегодня решающий день, точнее… ночь».
«Решающий? — удивился Никита. — Для кого?»
«Для Союза Советских Социалистических Республик! — как солдат в строю отчеканил Савва. — Есть основания предполагать, что его время окончательно истекло».
…После ужина Савва обычно выдавал Никите рубль на молочный коктейль и пепси-колу, сам же направлял стопы в злачные и не очень злачные места, где можно было встретить девушек, готовых за деньги, за выпивку с угощением, или просто так, ни за что (честно) разделить ложе с первым, вторым, а может, третьим или четвертым встречным.
В решающий для Союза Советских Социалистических Республик поздний багровозакатный день, а может, ранний густозвездный вечер, Никита вышел из корпуса сразу вслед за Саввой и пошел за ним, аки сумеречный тать, благо брат не ожидал, или не придавал значения возможному за собой наблюдению, а потому и не оглядывался. Слишком серьезное Савве предстояло дело, чтобы обращать внимание на подобную чепуху.
Это было невероятно, но пружинно маячившая впереди стройная атлетическая фигура Саввы как будто излучала вовне отвращение и ненависть, словно не юный красавец, умница и отличник, а… некий сосуд греха, вместилище порока, опасный подонок брел по улице, выслеживая жертву. И, в отличие от настоящего маньяка, таинственным образом оповещал мир о своих гнусных намерениях. Как если бы нес пылающую каинову печать на челе, или — окровавленный топор в руке. Никита, когда подходил поближе, сам чувствовал, как… ненавидит брата, что было дико и необъяснимо, потому что если кого он в этой жизни и любил, так это именно и единственно брата.
Стоило только Савве заглянуть в затемненный с невнятной цветомузыкой подвальный бар под идиотским названием «Стоп», как все присутствующие мгновенно обернулись в его сторону, не скрывая злобы и презрения.