Их личности (сущности) странным образом слились для него в одну. В объединенную (единую) эту личность-сущность для Никиты вместилась лучшая часть мироздания: белая кожа Цены, ее дельтаплан, зеленые глаза Меры, ее водяной мотоцикл, длинные ноги Цены, ее любовь к мороженому, сферические груди Меры, ее любовь к соленым грибам, светлые волосы и темное лоно Цены, темные волосы и светлое лоно Меры. И — далее: солнечный свет; шум листвы; горизонтальные (как косяки красных с фиолетовыми плавниками рыб) и вертикальные (столбовые, как кратчайшие дороги к Господу) рассветы и закаты; зеленая шелковистая трава; золотые и синие в звездах купола; лунный свет; вечерние, ночные и утренние звезды; со свистом обтекающий машину воздух; эвкалиптовый сухой огонь сауны; прохладная, настоянная на хлорке и кафеле, вода бассейна; теплая, настоянная на камнях и водорослях, вода моря; хруст купюр, распирающих бока бумажника; свежеотпечатанные номера газет и журналов со статьями, подписанными «Никита Русаков». Главное же — ощущение, что впереди вечность, а собственные силы — безграничны. Цена и Мера были прекрасны порознь. Вместе же составляли совершенно невозможное (бесценное, безмерное) совершенство.
Никита сатанел от любви, от льющегося рекой красного вина, застольных и постельных бесед, от соколом рвущейся вверх и одновременно ужом стелящейся по земле жизни.
…В жизни между тем что-то неуловимо менялось. Она, как река (или рыба в реке), стремилась (на нерест) к какому-то одному ей известному итогу, как змея, ползла куда-то, оставляя на камнях клочья шкуры.
Беда общества, существующего в эпоху перемен, помнится, заметил Савва, заключается в том, что слишком многие люди остаются на змеиных клочьях, как зайцы на льдинах.
«А если вся страна, весь народ — на клочьях, на льдинах?» — спросил Никита.
«Пусть вся страна, весь народ, — ответил Савва, — всегда есть кто-то, кто добирается до цели. Если уподобить мир марширующему взводу, то равнение в нем идет не на отстающих, нет, не на отстающих»…
«Идущих впереди? — предположил Никита. — На правофланговых?»
«Они обычно погибают, — усмехнулся Савва, — равнение в этом взводе — на тех невидимых, которые указывают дорогу правофланговым».
«А если, — задал Никита совершенно идиотский вопрос, — перед взводом идет военный оркестр с этим как его… тамбурмажором?»
«А он и идет, — не удивился идиотскому вопросу Савва. — Он всегда идет, яркий, как попугай, сверкающий, как новогодняя елка, и все на него смотрят, в то время как видимая часть взвода перегруппировывается на марше».
«Но как же можно равняться на невидимых, — удивился Никита, — если они невидимы? Нужны специальные очки».
«А Бога, — внимательно посмотрел на него Савва, — ты когда-нибудь видел? Или тебе тоже нужны специальные очки?»
Никита понял, что он имеет в виду.
Что он — Савва — Бог.
А специальные очки — это, по всей видимости, виртуальный макет с маленькими человечками.
Но ему не хотелось равняться на Савву.
Достаточно было, что на Савву равнялись Цена и Мера.
И еще он подумал, что специальные очки — понятие универсальное. Например, ТВ — это тоже очки. Мир нацепил их на нос, чтобы… не видеть Бога. Точнее, видеть то, что мир хочет.
Никита давно привык, что ничего в жизни не происходит случайно. Железная рука судьбы выстраивает события, порой даже не особенно скрываясь. А иногда, когда нет возможности или времени их выстраивать, уподобляется ножницам и пресекает (вместе с ненужными жизнями) нить событий.
…Никита думал об этом в невыносимую летнюю жару, поднимаясь на эскалаторе метро в сиреневое асфальтовое пекло улицы Тверской. Савву тогда как раз выперли с государственной дачи. Охранные люди в фуражках, прежде вежливые и предупредительные, вдруг заявились прямо среди ночи (почему не могли потерпеть до утра?), сказали, что срок старой аренды давно истек, а новой аренды не будет. То есть, может она и будет, но совершенно точно не для Саввы, не имеющего в данный момент ни малейшего отношения к государственной службе.
Заняв у Саввы денег, Никита собрался на юг к морю, но был приторможен очередной судебной повесткой по иску гражданина Мамедова. В повестке говорилось, что если ответчик (Никита) не явится на заседание (пришлет по доверенности вместо себя адвоката), иск гражданина Мамедова будет автоматически удовлетворен, и Никите следует ожидать к себе в гости судебных приставов, которые опишут его имущество в пользу гражданина Мамедова.
Поднимаясь на эскалаторе в сиреневое асфальтовое пекло улицы Тверской, Никита думал, что, вопреки всему, Россия все-таки стала демократическим государством. Да, сейчас власть Савву не жаловала. Да, его выперли с дачи, сняли с джипа «мигалку», отобрали светящийся в ночи пропуск «Проезд всюду». Но при этом оставили Савве… жизнь и… деньги, которых у Саввы стало даже больше, чем раньше. Если раньше Савва мимоходом фиксировал, сколько он дает (без отдачи) в долг Никите, то сейчас, когда Никита попросил, он просто кивнул на ящик стола, где лежала невообразимой толщины пачка лиловых двухтысячных с ощетинившимся усами Петром Первым, сказал, думая о чем-то своем: «Возьми сколько надо».
Зачем, хотел полюбопытствовать Никита, лезть к нынешнему президенту, если у тебя и так денег выше крыши, но постеснялся. Демократия в России видимо заключалась в том, что деньги платили как за лояльность существующей власти, так и за (будущую) лояльность будущей власти.
В принципе дело оставалось за малым — превратить будущую власть в действующую, а действующую в бывшую.
Никита подумал, что у Саввы столько денег потому, что он одновременно лоялен сразу двум — действующей и будущей — властям. Если бы он злоумышлял против нынешней власти, зачем ему приглашать президента на презентацию макета в фонд «Национальная идея»? Зачем (с помощью макета с маленькими человечками) объяснять тому, что делать, кто виноват и кому это выгодно?
Но не полюбопытствовал.
Бога нельзя было беспокоить по мелочам.
На Бога следовало равняться.
Даже если линия равнения отсутствовала.
Или ее можно было увидеть только сквозь специальные очки.
Ступеньки вынесли распаренного, как овсяное зерно в кипятке, Никиту в предбанник станции метро «Охотный ряд», где голоногие и частично гологрудые, татуированные (в том числе и пауками) девушки пили из бутылок пиво, рассматривали выставленные на лотках музыкальные диски, а две раскачивались в глухом (без музыки) танце, вызывающе прижавшись друг к другу грудями и бедрами. Почему-то на этой станции девушек всегда было больше, чем парней.
Рядом со станцией метро «Охотный ряд» находилась Государственная Дума. Несколько дней назад депутаты (по приказу президента, у которого не было денег для выплаты внешних долгов) приняли закон, на неопределенное время приостанавливающий выплату пенсий. Возмущенные старики протестовали возле Думы с красными флагами и плакатами: «Что мы будем есть?», «Президент, лучше убей нас сразу!»