Я была приятно удивлена, когда увидела Эрика, возвращавшегося с букетом свежих, будто только что сорванных роз. Смущенная и растроганная, я взяла протянутые мне цветы. Сев в машину, Эрик молча сжал мою руку, не поворачивая ко мне лица. Сладостное смятение охватило нас. Не смея пошевелиться, я чувствовала, как постепенно увлажняется сухая горячая ладонь Эрика. Сколько еще продлится подобное оцепенение?
* * *
Мы поднялись по лестнице в полном молчании, я — остро вглядываясь в темень лестничных площадок и маршей (опять кто-то повыкручивал лампочки), Эрик, по всей очевидности, отдавая дань нахлынувшим мыслям о счастливых и горьких сюрпризах судьбы. Кое-где на этажах еще играла музыка, из мирных соседских квартир доносился грохот посуды и размытое бормотание телевизоров и радиоприемников.
Поворачивая ключ в замке, я чувствовала на затылке учащенное дыхание Эрика. Я не узнавала себя: меня бросало в жар, больно сосало под ложечкой. Войдя в прихожую и включив свет, я повесила сумку на вешалку и положила букет на трюмо. Опустив пакет прямо на пол и вплотную подойдя ко мне сзади, Эрик несмело обнял меня, по-ребячески скользнул губами вдоль шеи и смущенно уткнулся в мои волосы.
* * *
В гостиной я устроила настоящую ревизию компакт-дискам. И после долгого мучительного копания и колебания отобрала пару из них. На одном — современно аранжированные неторопливые классические мелодии, на другом — Эннио Морриконе. Непритязательно, но настроению вполне соответствует. Я подумала о чудесной метаморфозе, произошедшей с моей квартирой, которая днем представляла собой поле сражения, ближе к ночи превратилась в упоительное любовное гнездышко.
Вскоре стол был сервирован: легкий ужин с двумя бутылками изысканного французского вина. Я зажгла свечи и потушила несносное электричество. На белую скатерть, окрашенную золотыми всполохами, легли ажурные тени. Дрожащие огоньки свечей робко шарили по углам, выхватывая фрагменты интерьера, пробегали по нашим лицам, придавая им таинственность.
* * *
И без того медленный танец постоянно прерывался спонтанными остановками, в течение которых мы, отбросив условности и ритм танцевальных па, перепоручали все возраставшее взаимное влечение ищущим губам. Тягучая полудрема первых ласк сменилась более долгими, требовательными поцелуями с кусанием губ, с жаркой схваткой языков. У меня стучало в висках, кружилась голова. Горьковато-свежий запах Эрикова одеколона заглушал все мои трезвые мысли.
Руки Эрика блуждали по моим обнаженным плечам и спине и, попеременно лаская шею, забирались в волосы, процеживая сквозь пальцы темные волнистые пряди. И вдруг, ощутив легкий нажим ладони Эрика на здоровое плечо, я поняла, что уже ничто, никакая воля, стыдливость или опасение не в силах остановить нашего синхронного скольжения вниз. Задыхаясь от радости и какого-то детского испуга, я чувствовала на губах сухое прерывистое дыхание Эрика. Его руки продолжали путешествовать по моему телу, но движения стали более свободными, откровенными. Легко касаясь моего лица, его пальцы переходили на шею, ключицы и плечи; потом его сильная жадная ладонь сжала холмики набухших от возбуждения грудей и по животу и бедрам спустилась к лобку, смело пытаясь вклиниться между ног. Я не сопротивлялась, отдавая себя на волю набегающих волн ласки, желания, томного забытья. Воспользовавшись этим, Эрик просунул руку мне под спину и, нащупав молнию, расстегнул ее. Ни на миг не забывая о моем раненом плече, Эрик со всей предосторожностью, на которую был способен только он, освободил меня от дурацких лямок сарафана и, отогнув лиф, обнажил грудь. И вот когда я уже сама начала беспокойно искать губы и руки Эрика, мы ринулись напролом в тот жуткий и сладостный хаотичный мрак, который предшествовал сотворению планет, и всемирному потопу, и огненным трубам Иерихона.
— Пойдем в спальню… — не узнавая собственного голоса, глухо произнесла я.
На прохладных тонких простынях опять и опять повторялось неистовое танго объятых страстью тел.
Меня, податливую и содрогающуюся, затопляла волна похотливой жадности, и, когда Эрик как бы исподволь овладевал мною, я вторила ему лихорадочно и самозабвенно: целовалась, кусалась, билась как в истерике, затихая лишь после того, как, пронзенная стрелой острейшего наслаждения, чувствовала, принимая благодарные поцелуи Эрика, как на моем горле разжимаются жесткие пальцы мучительного вожделения.
Когда Эрик задремал, я встала, чтобы погасить свечи, и, почувствовав сильную жажду, осторожно покинула наше всклокоченное лежбище.
Я налила себе холодного яблочного сока и, забыв обо всех мерах предосторожности, распахнула кухонное окно и окунулась в тепловатое болото душной летней ночи.
Осушив стакан, я поставила его на стол и вернулась к окну. Все тело ныло от сладостного изнеможения и блаженной истомы. Я лениво потянулась, как вдруг сильные руки неслышно подошедшего сзади Эрика обняли меня. Еще через минуту он целовал мою толком не просохшую от пота спину. А потом, нежно потрепав по шее, стал медленно пригибать меня к подоконнику. Не говоря ни слова, он взял меня прямо у окна, но, как всегда, растянул удовольствие, доводя меня до пика оргазма. В который раз знакомая волна озноба прокатилась по моему телу. Кожа покрылась мурашками. Эрик издал короткий сдавленный стон как раз в тот миг, когда постепенно накатывавшее на меня наслаждение достигло своего жгучего апогея.
* * *
Эрик спал, приоткрыв рот и плотно сомкнув веки. Сквозь ватную оболочку утренней дремы густыми солнечными лучами в мое сознание пробиралось сладкое воспоминание о вчерашнем: люблю, любима. Я блаженно улыбнулась, балансируя между сном и явью. Еще не открыв глаза, я потянулась к Эрику, но, обнаружив слева пустое пространство, резко села в постели. С улицы доносился птичий гам, крики детворы, гул и рокот заводящихся моторов.
Набросив халат, я устремилась в гостиную — никого, на кухню — то же самое. Хорошенькое завершение бурной ночи.
И только стряхнув с глаз последние волокна сна, я заметила над столом приклеенный к стене белый с липким корешком блокнотный лист, на котором четким почерком было написано: «У меня встреча. Буду через час. Ключи взял с собой, если захочешь уйти раньше — позвони Сан Санычу. Целую. Э.». Я рассмеялась в лицо своей несносной мнительности.
Сняв со стены этот клочок нежности, я вернулась в гостиную, чтобы вложить его в записную книжку. Значит, сегодня увидимся.
Войдя в ванную, я кинула беглый взгляд в зеркало и, увидев синеватые круги под глазами, недовольно покачала головой. И все-таки это была память об Эрике, как и несколько слабых синяков, которые я обнаружила на своем разбитом теле, тщательно его проинспектировав.
Халат висел на вешалке, а я стояла в ванне как на подмостках, разгоряченным телом прижимаясь к холодному кафелю. Боже, как приятно! Я открыла кран, настроила душ и, выжав жидкое мыло, принялась водить губкой по телу, смывая следы ночи.
На пике эмоционального подъема я вошла в спальню и критическим взглядом окинула ложе сладострастия. Моя сумасшедшая ночь во весь рот улыбалась мне со смятых простыней. Я сменила постельное белье и решила выпить вторую чашку кофе, чтобы окончательно взбодриться. Но, едва успев наполнить чашку, я услышала скрежет ключа в замке входной двери. Сгорая от нетерпения, я кинулась в прихожую и замерла от неожиданности. Я увидела Эрика с заломленными назад руками. Пузырь, злорадно ухмыляясь, держал пистолет у его виска. Прежде чем я успела собраться с мыслями, второй браток с криком: «Не дергайся!» — бросился ко мне и, схватив меня за горло, поволок к тахте. Грубо швырнув меня на нее, он крикнул Пузырю: