— Не делай из мухи слона. — Кэрсон подтолкнул дверь, и она закрылась. — Ты не должна пренебрегать питанием своего ребенка.
Она усмехнулась, провожая его на кухню. Мексиканскую еду, она очень любила.
— Судя по нашим кулинарным пристрастиям, мы оба должны были родиться в сомбреро, напевая мексиканскую песню.
Кэрсон положил сумку на кухонный стол. Он был удивлен ее комментарием.
— Это стереотипное мышление.
— Стереотипы здесь ни при чем. — Она аккуратно распаковала пластиковые коробки. — Стереотипы обычно рождаются из реальности. Кроме того, я люблю мексиканскую музыку. И мексиканские драгоценности. И даже не пытайся заставить меня отказаться от приема мексиканской пищи.
Ее мать была частично мексиканкой, хотя, глядя на бледную кожу Лори, представить это было трудно. Воспоминания о блюдах, которые готовила мать, до сих пор увлажняли ей рот слюной каждый раз, когда она о них думала. Ее любимые воспоминания о прошлом были связаны с тем, что она стоит с матерью на кухне и помогает ей готовить кушанья, которые были приняты в их доме, когда она была маленькой.
Лори встала на цыпочки, чтобы достать с полки две обеденные тарелки. Недолго думая, Кэрсон опередил ее и снял их с полки. Лори с удивлением повернулась к нему, выставляя вперед живот.
Он отступил назад, как будто спасался от горящего факела, а не от беременной женщины.
— Я выше, — заметил он, бормоча извинения.
Лори посмотрела на свои ноги. Она обычно не ходила при нем босая.
— Я не обулась, — пробормотала она.
В отличие от большинства других женщин Лори всегда носила высокие каблуки. Даже, несмотря на беременность.
— Как ты можешь носить эти шпильки в такой момент, как сейчас?
Она пожала плечами. Она так привыкла их носить, что даже не задумывалась об этом.
— Не могу припомнить момента, когда я их не носила. Кроме того, — призналась она, — они делают меня выше. — Обувь всегда была ее слабостью, и она считала, что нет ничего лучше, чем пара каблуков высотой три-четыре сантиметра.
Он открыл один из контейнеров, разложил еду по тарелкам и, зачерпнув соус, полил им обе тарелки.
— Для того чтобы быть симпатичной, тебе вовсе не нужны туфли.
Она поставила два стакана и посмотрела на него, улыбка играла на ее губах. Неужели чудеса не перестают случаться?
— Почему, Кэрсон? Ты хочешь сказать мне комплимент?
— Нет, — возразил он. Почему она придает такое большое значение их беседе? — Я говорю… что это просто взгляд со стороны, вот и все.
Он отвернулся от нее, чтобы взять салфетки, лежавшие в буфете, испугавшись того, что язык прилип к горлу, а ему придется говорить.
Черт возьми, что он здесь делает? Он собирался отправиться домой после того, как она уехала из Центра. Но затем он понял, что очень проголодался, ведь не ел целый день. Ресторан «Тэкс-Мэкс» напомнил ему о Лори.
У него не было настроения обедать в одиночестве. Бог знает почему. Обычно он предпочитал не разделять чье бы то ни было общество за столом. Потому, что в таком случае не нужно вести беседу.
Если бы не этот вопрос Лори, разговор не вышел бы таким глупым. Он вынужден все время оправдываться. Так она вела себя большую часть времени.
Кэрсон беспомощно пожал плечами, он сделал вид, что полностью увлечен своим делом.
— Никто не смотрит на твою обувь в любом случае.
— Я знаю. — Она погладила себя по животу.
То ли это шутки ее воображения, то ли он стал больше, чем утром? Лори чувствовала себя этакой шарообразной женщиной, все увеличивающейся, в размерах.
— Все смотрят на мой живот. — Она сделала паузу, указывая на то, что когда-то было ее талией. — Почему, если женщина беременна, люди не могут не смотреть на ее живот?
Он взглянул на нее. Глаза Лори всегда нравились ему. Ее глаза и ее улыбка.
— Это не так.
Лори знала, что он говорит это, чтобы успокоить ее.
— Так, так. — Она отставила два серебряных прибора. — Мне кажется, все смотрят на мой живот, ожидая какого-то события. Вероятно, думают, что я грохнусь в обморок.
Он выбросил пустой контейнер и поставил перед ней другой. Там лежали сухарики в сырном соусе.
— Может быть, тебе кажется, они ждут этого, потому что ты сама это чувствуешь?
Она подвинула сухарики на середину стола.
— Так кто из нас занимается психоанализом?
— Я юрист. А это опыт, — напомнил ей Кэрсон. Придвинув стул, Лори села. Он развернул стул спинкой к ней. Как ковбой, который собрался бежать по дорожке с препятствиями.
— Да, ты юрист. Так и есть, господин Судья. — Она изучала его лицо с минуту, думая о том, как он выглядел, когда повез ее на своей машине в Центр. Интересно, считает ли он ее надоедливой, когда она об этом напоминает.
— Ты когда-нибудь сожалел о том, что избрал для себя такой путь?
Сначала ему казалось, что да. Когда Кэрсон получал диплом, он думал, что это как раз то, чему хочет посвятить свою жизнь. Но работа в суде, где Кэрсон всегда сочувствовал своим подзащитным, не задумываясь, является ли человек действительно невиновным, никогда ему по-настоящему не нравилась.
Только после того, как ему удалось поменять работу, он понял, что поступает правильно.
— Нет, — сказал он. — Честно говоря, нет. Может быть, потому, что у меня не оставалось на это времени. — Он коротко рассмеялся. — Уж если кто-то и сожалел, так это Жаклин.
Ее протесты стали невыносимы. Кэрсон увидел ее характер во всей красе, а ведь в эту женщину он был влюблен. Это было резкое пробуждение ото сна.
— Моя работа в Центре ей совсем не нравилась.
Он не хотел больше говорить на эту тему. Он ничего не чувствовал. Как будто все это произошло не с ним и не в его временном отрезке.
— Надеюсь, сейчас у нее есть то, чего она хочет.
Лори не хотела, чтобы он так оставил эту тему.
— Ну и?.. — Она взяла еду с тарелки. Ее лицо выражало любопытство.
— А я тебе не говорил?
— Кэрсон, ты ничего не рассказываешь без впрыскивания дозы адреналина.
В любом случае это были старые дела, более чем шестимесячной давности.
— Сейчас она вышла замуж за какого-то пластического хирурга из Беверли-Хиллз. Имеет дом в Бел-Айр, домоправительницу и все, о чем она раньше только мечтала.
Лори почувствовала, как стена поднимается снова. Кэрсон словно от нее отгораживался. Она взяла его за руку.
— Всё, не считая хорошего человека.
Кэрсон пожал плечами. Смущенный ее прикосновением, он отдернул руку.