Для драматического эффекта Данливи встает, потягивается и начинает прохаживаться по комнате, изображая глубокие сомнения. Потом снова садится и смотрит на меня.
— По-моему, мы зря теряем время.
Неуклюжий блеф молокососа, не имеющего права здесь находиться. Ветеран Хански чуть наклоняет голову и моргает. Ему не верится, что можно быть таким недотепой. Эрарди не сводит с меня глаз, и я чувствую его отчаяние. Чувствую и напряжение между ФБР и прокуратурой — обычное дело.
Я медленно встаю.
— Вы правы, мы теряем время. Я больше не стану с вами встречаться, пока вы не перестанете присылать безусых юнцов. Я назвал вам свои условия и в следующий раз хочу говорить с мистером Виктором Уэстлейком и с кем-нибудь из вашего начальства, мистер Данливи. Если вы пожалуете вновь, я уйду.
Сказал — и вышел. Закрывая за собой дверь, я видел, как Хански потирает виски.
Они обязательно вернутся.
Встречу можно было бы устроить прямо в Вашингтоне, в Гувер-билдинг на Пенсильвания-авеню. Виктор Уэстлейк был бы только рад побывать дома, повидаться с боссом, дать нагоняй подчиненным, поужинать в кругу семьи и все такое прочее. Но нет, сменить обстановку захотелось самому директору: надо ведь и ему хотя бы иногда покидать служебный кабинет. Поэтому он погрузил свою свиту в роскошный частный самолет, один из четырех в эскадрилье ФБР, и через сорок минут приземлился в Роаноке.
Его зовут Джордж Мактейви, он служака шестидесяти одного года от роду, а не политический назначенец, хотя по политическим причинам между ним и президентом пробежала кошка. В Вашингтоне болтают, что Мактейви вот-вот лишится кресла. Президенту будто бы хочется сменить директора ФБР. Просидел четырнадцать лет — уступи место другому. В Гувер-билдинг те еще моральные устои, и оно полнится слухами. В последние месяцы он редко упускал шанс отдохнуть от Вашингтона хотя бы несколько часов.
Поэтому для него настоящее облегчение сосредоточиться на старомодном преступлении, убийстве. Он уже десять лет сражается с террором, и пока нет ни единого намека на причастность к гибели Фосетта «Аль-Каиды» или наших доморощенных террористических ячеек. Славные деньки борьбы с организованной преступностью и фальшивомонетчиками давно канули в Лету.
В Роаноке к трапу самолета подкатил здоровенный черный внедорожник, и Мактейви унесся вместе со своей свитой так стремительно, словно боялся снайперов. Уже через минуту они достигли «Морозильника».
Вояж директора преследовал две цели. Первая — поднять боевой дух следственной бригады и напомнить подчиненным, что их труд, пусть он пока ничего не дал, имеет величайшую важность. Вторая — подстегнуть их рвение. Наскоро обежав постройку и пожав десятки рук в лучшем стиле политика, вознамерившегося переизбраться, директор Мактейви уселся в самом просторном зале и приготовился к инструктажу.
Пережевывая пончики, директор и его старый друг Виктор Уэстлейк слушали пространный доклад старшего следователя о последних достижениях, то есть, собственно, ни о чем. Мактейви и сам все знал, поскольку переговаривался с Уэстлейком дважды в день.
— Перейдем к этому вашему Баннистеру, — сказал Мактейви, проскучав целый час.
Последовал еще один доклад. На сей раз нашлось что сказать всем участникам совещания.
— Последние данные таковы, — заговорил Уэстлейк. — Мы начали с его школьных приятелей, потом перешли к соученикам по колледжу и юридическому факультету. Подозрений не вызывает никто. Ни один из его друзей и просто знакомых не пересекался с судьей Фосеттом. Гангстеров, наркодельцов, уголовников среди них нет. Мы перешли к его бывшим клиентам — это уже труднее, поскольку многие его прежние дела недоступны. Здесь тоже ничего интересного. Десять лет он оставался захолустным адвокатишкой вместе с двумя другими адвокатами-афроамериканцами преклонных лет. У них все чисто, подкопаться не к чему.
— Он вел дела, подсудные судье Фосетту? — спросил Мактейви.
— Такие сведения отсутствуют. Он вообще почти не выходил на федеральный уровень, к тому же трудился в Северном дистрикте Виргинии. Можно сказать, что Баннистер не пользовался большим спросом как судебный адвокат.
— То есть вы считаете, что с убийцей Фосетта Баннистер познакомился в тюрьме — если предполагать, конечно, что он знает правду.
— Совершенно верно. Первые двадцать два месяца своего срока он отсидел в пенитенциарном учреждении с режимом средней строгости в Луисвилле, Кентукки, где две тысячи заключенных. Там у него сменилось трое сокамерников, а сам он работал в прачечной и на кухне. Кроме того, он взял на себя обязанности тюремного адвоката и как минимум пяти заключенным помог выйти на свободу. Мы составили список полусотни людей, с которыми он был, вероятно, хорошо знаком, но, честно говоря, перебрать всех, с кем он контактировал в Луисвилле, невозможно. То же самое относится к Фростбургу. Здесь он находится уже три года, рядом с ним побывала добрая тысяча человек.
— Сколько имен в вашем списке? — спросил Мактейви.
— Примерно сто десять. Но большинство вызывают сомнение.
— Скольких из них приговорил Фосетт?
— Шестерых.
— То есть в тюремном досье Баннистера не раскопать явного подозреваемого?
— Пока что это так. Но мы продолжаем искать. Это наша вторая версия: судью убили из ненависти, вызванной неблагоприятным исходом суда. А первая — старое доброе убийство с целью ограбления.
— Как насчет третьей версии? — поинтересовался Мактейви.
— Есть и третья: бывший муж убитой секретарши, ревность, — ответил Уэстлейк.
— Но это маловероятно?
— Да.
— Четвертая версия?
— Четвертой пока нет.
Директор Мактейви попробовал кофе и сказал:
— Ну и дрянь вы пьете!
Двое подручных, стоявших у дальней стены, щелкнули каблуками и побежали искать кофе получше.
— Вы уж нас простите, — сказал Уэстлейк. Директор был известен как кофеман, не спускавший промашек по этой части.
— Напомните, что там у самого Баннистера, — попросил Мактейви.
— Десять лет за RICO. Он оказался замешан в дело Барри Рафко, хотя и на второстепенных ролях. Провернул для него кое-какие земельные аферы и попался.
— С шестнадцатилетними девушками не спал?
— Нет, с несовершеннолетними баловался конгрессмен. Баннистер — славный малый, бывший десантник, просто ему не повезло с клиентом.
— Но он виноват?
— По мнению присяжных — да. Судья тоже так решил. Не загремишь же на десять лет, ничего не натворив!
Перед директором поставили другую чашку кофе, он понюхал и решился на глоток. Все затаили дыхание. Новый глоток. Все дружно перевели дух.
— Почему мы верим Баннистеру? — спросил Мактейви.