— Жажда мести хуже, чем боль от ожога, ее ничем не унять. Андрези ушел от меня раздавленный горем, уже пережитым два десятка лет назад, и глаза у него были как у животного, которое ведут на бойню. Вестей о себе он не подавал до лета девяносто второго. А потом явился ко мне в мастерскую, выложил свой план и попросил убежища. Я поклялся молчать, потому что чувствовал себя в ответе за всё. — Один глаз Фурастье смотрел на бутылку, второй на вольер, оба красные, припухшие, лицо страдальчески сморщилось. — Пьер в конце концов разыскал Корколя в комиссариате Шапели. Изучил все его привычки, узнал, где живет, в каком ресторане обедает, в каких забегаловках перекусывает. Так и завел с ним «дружбу» — где-то за стойкой в кафе. Сочинил байку о брате, умирающем в госпитале Ларибуазьер от ранения легкого, которое якобы получил в мае семьдесят первого, разгоняя на баррикаде поперек улицы Рен гвардейцев, принявших сторону коммунаров. Потом показал Корколю свой шрам на левой ладони и сказал, что заработал его под Рейхсгофеном. Ха! Он порезался ножницами для картона у себя в переплетной мастерской… Конечно, Корколь не мог помнить семью Андрези, арестованную им и расстрелянную двадцать два года назад в числе многих других, поэтому Пьер смело назвал ему свою фамилию и адрес — утаил только имя брата, не желал его упоминать… Он превозносил Тьера, одобрял репрессии, ругал почем зря коммунаров, а Корколь ему поддакивал…
— Месье Андрези хотел наказать этого флика — тут я еще могу его понять. Но в чем провинились остальные? — спросил Жозеф.
— Это выяснилось в одной из бесед с Корколем за стаканчиком в кафе. Корколь признался Пьеру, что за милую душу расстрелял бы вместе с коммунарами и тех, кто на них доносил. Он с презрением рассказал о трех работниках типографии на улице Мазарини — на их совести были аресты почти трех десятков человек, в том числе семьи их хозяина. Имена этих негодяев Корколь уже позабыл, но Пьер понял, о ком идет речь.
— Гранжан, Леглантье, Тэней, Даглан! Вот сволочи! — воскликнул Жозеф.
— Даглан? — Сапожник покачал головой. — Нет, их было только трое, и я не знаю, кто такой Даглан.
— Но почему они написали донос на семью месье Андрези?
— Ради выгоды. В обмен на сведения о связи хозяйки, ее деверя и четырнадцатилетнего сына с коммунарами они добились от властей права собственности на типографию, вскоре продали ее, деньги поделили и разошлись каждый своей дорогой. — Фурастье опять уставился на бутылку, на этот раз сфокусировав на ней оба глаза, яростно махнул рукой: — А, ладно! К черту воздержание! — И залпом выпил два бокала подряд.
— Но как Пьеру Андрези удалось проникнуть незамеченным в театр «Эшикье»?
— Там шел ремонт, Пьер переоделся столяром, оглушил Леглантье, отпечатал на машинке письмо, открыл газ и поднял тревогу… Когда сюда, к моей мастерской, пришел месье Мори, Пьер испугался. Он… Ах, что же я наделал, что я наделал!.. — Фурастье сгорбился еще сильнее и продолжил почти неразборчиво: — Меня сослали в Новую Каледонию. Я провел девять лет вдали от моей девочки, на другом краю океана. Там выучился сапожному ремеслу и подружился с птицами… — С обвислых усов капало вино, взгляд блуждал по мастерской. — От прошлого не убежишь, оно всегда настигает… — Он вдруг вскочил и уставился на гостя: — Довольно, я отдал вам письмо Пьера, теперь уходите, мне нужно побыть одному!
Мучимый сотней вопросов Жозеф брел по тихим аллеям сада Тюильри. Вокруг прогуливались нарядные парочки, зеленели ухоженные лужайки, смеялись дети, катаясь на козьих упряжках. Мир и покой… Жозеф опустился на скамейку. Война, расстрелы, сломанные жизни — все это так далеко… В горле стоял ком. Молодой человек достал из кармана письмо Пьера Андрези, адресованное Кэндзи…
Сумерки уже сгустились в ночную темень вокруг каретного сарая, но Жозеф безжалостно продолжал рассказ, не обращая внимания ни на синеву под глазами Виктора, ни на беспрестанные зевки Кэндзи.
— …Доносчиков было трое: цеховой мастер Поль Тэней, ученик гравера Леопольд Гранжан и корректор Эдмон Леглантье — рифмоплет, который бахвалился, что ему рукоплескала сама императрица Евгения. Пьеру Андрези стоило немалого труда отыскать их спустя двадцать лет. А Корколю, который не раз занимал у него деньги, месье Андрези подсказал грандиозную идею — распространить акции фиктивного предприятия по производству искусственного вещества, ни в чем не уступающего янтарю. Корколь попался с потрохами — сразу согласился провернуть эту аферу. Дело было за малым: нарисовать, напечатать и продать акции. Месье Андрези дал ему адреса своих бывших работников. Эмальер, в прошлом ученик гравера, нарисовал акции, цеховой мастер, ныне владелец собственной типографии, напечатал их, актер облапошил покупателей. Разумеется, каждый получил приличное вознаграждение, месье Андрези упоминает об этом в письме. Поздравьте меня, месье Легри, — версия, которую я изложил вам вчера, почти подтвердилась! О, план Пьера Андрези был безупречен! Тэней и Гранжан знать не знали про аферу и всего лишь взяли деньги за выполненную работу. Между посвященными в финансовую махинацию Корколем и Леглантье месье Андрези разделил прибыль от продажи акций пополам, причем Леглантье был уверен, что главный в этом деле — Корколь.
Жозеф замер, простерев длань в позе персонажа античной трагедии. В его воображении снова воссияли софиты на сцене театра Гимназии и он сам подавал реплику мадемуазель Саре Бернар. Действительно, почему бы не отобрать роль у Коклена-младшего? Вот только какая роль будет достойна великого актера Жозефа Пиньо? Воеводы Отто фон Мунка или капитана корабля Уилкинсона?..
— Извольте вернуться к нам! — рявкнул Кэндзи.
— Пьер Андрези осуществил эту финансовую аферу с поистине макиавеллиевским коварством и беспримерной отвагой, — вернулся Жозеф. — Леглантье и в голову не пришло связать подпись на акции со своим старым знакомым Леопольдом Гранжаном, учеником гравера.
— Вот-вот, — кивнул Виктор. — Действительно, они ведь были знакомы. Неужели эта подпись не насторожила Леглантье?
— Надо думать, не насторожила, раз он согласился участвовать в деле и не задавал вопросов. В конце концов, ему очень нужны были деньги, его собственное имя в бумагах не фигурировало, и он надеялся выйти сухим из воды.
— А у Корколя тоже случился приступ склероза? — усмехнулся Кэндзи. — Он же сам поведал Пьеру Андрези о троице доносчиков. Как это он забыл их фамилии?
— Во-первых, прошло двадцать с лишним лет, во времена Коммуны все они были молоды. Гранжану было всего семнадцать, Тэнею — тридцать шесть или тридцать семь, Леглантье — двадцать восемь, самому Корколю — тридцать пять. Во-вторых, я уже сказал вам, что в семьдесят первом году Корколь каждый день брал в комиссариате Пятого округа длинные списки подлежащих аресту граждан, людей расстреливали десятками, обыски не прекращались, он мог вообще не обратить внимания на фамилии доносчиков.
— А откуда он знал, что все трое работали в одной типографии? — Кэндзи, сидевший, засунув руки в карманы и скептически склонив голову набок, теперь еще и прищурился с таким видом, будто говорил: «Меня не проведешь!»