— Я ищу Мориса Ломье, он тут? — небрежно спросил Виктор, косясь на узкий коридор, ведущий в мастерские художников.
— «Телемская обитель» осталась в прошлом.
Моя супруга устроила там бильярдный зал. Что ж поделаешь! Кстати, я скоро сделаюсь отцом!
— Мои поздравления, Фирмен. А вы случайно не знаете, где мне найти Ломье?
— Он обосновался в доме пятнадцать по улице Жирардон, это рядом с аллеей де Бруйяр. Его я тоже давненько не видал…
Виктор поблагодарил и вышел. Ему на ум невольно пришло услышанное когда-то от Кэндзи изречение: «Неизменны только перемены».
«Да уж, конец этого суматошного века полон перемен! — думал он. — Не проходит ни дня, чтобы не появилась какая-нибудь техническая новинка. Чувствуется, что новое столетие уже стучится в дверь… Наверное, это естественный процесс: зерно падает в землю, дает росток… Да что это со мной, неужели ностальгия?..»
Окна квартиры Мориса Ломье выходили в сад, полный розовых кустов и кошек. Виктор долго барабанил в дверь, пока тягучий голос не произнес:
— Кто там?
Виктор назвался, дверь медленно приоткрылась, потом замерла, будто не решаясь показать хозяина: растрепанного и полураздетого.
— Вы? Вот так сюрприз! Входите. Старина, вы прервали сатурналию, которая заставила бы покраснеть маковое поле!
Они прошли в комнату, где единственным предметом мебели была старая кровать. Из-под скомканного одеяла свешивались длинные черные кудри. На стенах темнели сырые пятна. Ломье натянул брюки и заляпанную краской блузу.
— Мы тут замерзнем. Давайте пройдем в мастерскую.
Он повернулся к кровати:
— Мими, набери-ка воды. А потом сбегай на улицу Норвен за двумя порциями супа. Или тремя? — обратился он к Виктору, но тот отрицательно покачал головой. — А зря. Во-первых, суп бесплатный, а во-вторых, картофель и сало придают сил дожить вечера.
Соседнюю комнатушку заполняли холсты всевозможных размеров, на большинстве из которых была изображена восхитительная обнаженная брюнетка. Стиль Ломье напоминал Гогена, отличаясь, пожалуй, большей прозрачностью.
«Похоже на передержанные, размытые фотографии», — подумал Виктор.
Ломье приоткрыл заслонку печи, чтобы усилить тягу, а через несколько секунд открыл дверцу и подбросил угля.
— Итак, что привело вас ко мне?
— Желание кое-что прояснить. Таша говорила о какой-то выставке в Барбизоне… Я бы хотел поехать туда и присоединиться к ней, но не уверен, правильно ли запомнил, где это…
— Барбизон? Вполне вероятно. Таша давно перестала со мной откровенничать. В любом случае, вы можете быть довольны: я предложил ей вместе расписывать стены у Поля Фора, а она отказалась!
— Уверяю, я здесь не при чем.
Ломье только пожал плечами.
— Да вам стоит нахмуриться и — оп! — она поступает так, как вы хотите. Я знаю, вы не питаете ко мне симпатии, Легри, но можете быть уверены, я вам не соперник. Конечно, в свое время я пробовал закинуть удочку, но… потерпел фиаско.
Виктор моментально воспрянул духом.
— А что, она вас бросила? — осведомился Ломье.
— С чего вы взяли?
— Если она сбежала от вас, может статься, ей просто не хватает воздуха, вот и все.
— Вы что-то от меня скрываете!
Ломье расхохотался.
— Да нет, дружище, я невинен, как тот ягненок из басни. А вот вы — тиран и собственник. Я всего лишь пытаюсь открыть вам на это глаза. Кстати говоря, подобное бегство для влюбленных бывает полезнее, чем самая пылкая страсть.
Он подбросил в печь угля и продолжил:
— Поверьте, я знаю, о чем говорю. Я много наблюдал за людьми и делал выводы. Совместная жизнь достойна уважения, но это дело нелегкое. Таша в вас по уши влюблена и — как ни печально это признавать! — хранит вам верность. Но вы, как и многие счастливчики, вот-вот профукаете свое счастье…
— Избавьте меня от советов, прошу вас. Вы ушли от ответа.
— На какой вопрос? Ах да, Барбизон-зон-зон! Слушайте, если Таша сказала вам, что она там выставляется, значит, так оно и есть. Вместо того чтобы болтать тут со мной, прыгайте в первый же поезд и — вперед! Раз сомневаетесь, проверьте. И не забудьте фотокамеру. Если уж вам не повезет в любви, хотя бы получите фотографию адюльтера. Это сейчас модная тема. А теперь простите, мой желудок требует обеда.
Виктор распрощался и вышел. Его переполняли ликование и злорадство одновременно. Явное раздражение Ломье грело ему душу.
«Таша по уши в меня влюблена!»
Он прошелся по аллее Бруйяр, ощущая такую радость, что у него даже закружилась голова.
И зачем он пошел к этому старому развратнику? Ведь, по сути, Ломье не сказал ничего такого, чего не знал сам Виктор. Теперь можно вернуться на улицу Фонтен и ожидать возвращения Таша. А по дороге заскочить в «Пасс-парту»: глядишь, и расследование сдвинется с мертвой точки. Что же все-таки случилось с Леонаром Дьелеттом?
Он услышал мяуканье и поднял голову. На низкой стене сидел тощий черный кот и что-то говорил ему на своем кошачьем языке.
…Анна Марчелли разглядывала комнату. На полу громоздились стопки книг, рядом с колченогим столом приткнулось продавленное кресло, в углу была уродливая печь, а полосатое покрывало на кровати напоминало арестантскую робу. Глаз радовало только крошечное слуховое окошко: можно было облокотиться на подоконник и смотреть, как снуют люди по площади Сент-Андре-дез-Ар.
Анне казалось, что она в раю. Усталость и страх бесследно исчезли, растворились в ярком солнце этой апрельской субботы. Она сама удивлялась тому, как благотворно подействовала на нее атмосфера тесной комнатушки.
Матюрен, примостившись за столом, лихорадочно покрывал листы бумаги неровными строчками. Покусывая кончик пера, он замирал на секунду, потом снова принимался писать, бормоча:
— «Очей твоих темное золото…». Нет, не рифмуется. «Твоих очей жемчужное сиянье…». Да, хорошо. «Твоих очей жемчужное сиянье и бледный свет серебряной луны…».
Иногда он откладывал перо и рассказывал Анне о своей юности в Бордо, о мечте поехать в Париж, о ссоре с отцом, который настаивал, чтобы сын изучал право вместо того чтобы тратить время на всякую ерунду. Матюрен подчинился его воле и целый год жил на двести франков в месяц (пятьдесят франков — за комнату, сорок сантимов — бифштекс с бульоном). Каждое утро он шел в колледж, где зубрил законы. Но в конце концов срезался на экзаменах и бросил постылую юриспруденцию ради высокого искусства. Разгневанный отец резко сократил ему содержание, и Матюрену пришлось искать подработку: он побывал и носильщиком на рынке Лe-Аль, и истопником в префектуре, и расклейщиком афиш, и классным надзирателем…
— Быть может, мои пьесы все-таки когда-нибудь будут поставлены, кто знает… Главное — я ни о чем не жалею! Я был узником, точно джинн в бутылке — а теперь пробка вылетела! Мое богатство — свобода! — кричал он во все горло.