— На моей памяти — нет, — покачал головой Кэндзи.
— В мастерской было газовое освещение или керосиновые лампы?
— По-моему, я видел у него керосинки.
Инспектор открыл папку с делом и принялся перелистывать бумаги.
— У Пьера Андрези были враги? — спросил он, не поднимая головы.
— О боги, нет конечно! Его все уважали… Неужели вы считаете, что это был поджог?
— Я ничего не считаю, я расследую, — отрезал Лекашер. — И надеюсь, что вы двое ни в коем случае не последуете моему примеру. Посвятите себя без остатка торговле книгами. Всё, можете быть свободны. Я достаточно ясно изложил свою позицию, месье Легри?
— Предельно ясно, — сухо отозвался Виктор. — Кстати, инспектор, а где же ваши леденцы? Опять променяли их на сигары?
— Узнав имена друзей покойного, я предпочел вред от табака разлитию желчи, — процедил сквозь зубы Лекашер.
Кэндзи, сгорбившись, медленно брел по Новому мосту, и Виктор, преисполненный сострадания, подстроился под его шаг:
— Вы ведь были очень дружны с Пьером Андрези?
— Да. Сколь ничтожна и возвышенна… — тихо проговорил японец, останавливаясь.
— Простите?..
— Жизнь людская ничтожна и возвышенна. Прах — вот все, что остается от человека, его стремлений и упований.
Виктору захотелось взять приемного отца за руку, но оба чурались подобных проявлений нежности, и он облокотился на парапет, провожая взглядом пароход, увозивший пассажиров по Сене из Шаратона к Пуэн-дю-Жур. Недомолвки инспектора Лекашера раздразнили его любопытство. Что, если пожар в мастерской действительно не был несчастным случаем? Затеять новое расследование? Задача не из легких… Виктор подумал о Таша. Из любви к ней он отказался от своей страсти раскрывать преступления и порой об этом жалел. Он прикурил сигарету и задумчиво повертел в пальцах зажигалку, пощелкал, открывая и закрывая крышку. Огонек выметнулся, исчез, выметнулся… Нет! Никаких расследований! Он же дал слово…
— Инспектор Лекашер спросил, не было ли у Пьера врагов. Что за нелепость! — покачал головой Кэндзи. — Это не мог быть намеренный поджог. Пьера любили и ценили…
— Издержки профессии — инспектор обязан проверить все версии. Что же касается месье Андрези, вы правы, нелепо предполагать, что кому-то понадобилось свести с ним счеты. У него остались родственники?
— Какой-то кузен в провинции, седьмая вода на киселе.
— Кэндзи, может быть, примете сердечные капли?
— Нет-нет… Виктор, меня очень беспокоит Айрис. Каждый вечер уходит, не говорит куда. Питается кое-как. Кончится тем, что она заболеет. А ведь я ее предупреждал: из такого безалаберного жениха не выйдет достойного мужа. И вот пожалуйста, свадьба отложена на неопределенный срок. Я чувствую себя ужасным отцом, но что я могу поделать? Она ничего не желает слушать. Не могли бы вы…
— Я уже говорил с Жозефом, он непреклонен. Чувствует себя оскорбленной невинностью, поэтому ни за что не сделает первый шаг к примирению. Вот если бы на это согласилась Айрис…
Воскресенье 9 июля
— Цып-цып-цып, мои хохлушечки, пора подкрепиться! Лопайте от пуза, толстейте-жирейте, тогда и у меня будет пир! — Разбросав зерно, мамаша Мокрица повысила голос, перекрывая гомон птичьего двора: — Мсье Фредерик! Я ухожу, а вас ждет горячий кофе!
Фредерик Даглан рывком сел на кровати и потер глаза, прогоняя остатки сна. На мгновение ему показалось, что он у себя дома, в Батиньоле, в доме номер 108 по улице Дам, где снимал комнату с кухней. Но светлая визитка на «плечиках», прицепленных крючком к планке на дощатой стене, напомнила ему о месте пребывания. Фредерик встал, заправил одеяло, натянул брюки, рубашку, сунул ноги в башмаки и вышел из пристройки. В беседке на грубо сколоченном столике обнаружились кофейник, чашка, масленка и краюха хлеба. Сполоснув лицо над рукомойником во дворе, он пристроился на табуретке и сделал себе бутерброд. Пожалуй, хватит отсиживаться — настала пора действовать. Сначала наведаться к Анкизе и забрать у него коммивояжерский чемоданчик с образцами спиртных напитков. А затем уже начать выслеживать того свидетеля…
«Да уж, вляпался я, как слепая курица. Ну ничего, битва проиграна, зато война еще не кончена».
По воскресеньям те, у кого была возможность покинуть шумные улицы столицы, поднимались на укрепления. С земляных валов открывался вид на луга и леса в утренней дымке. Вдали петляла лента реки, парусные шлюпки скользили по ней на север, к морю. На валах было вдоволь закусочных и кабачков, где можно отведать устриц и кислого молодого вина. Для детей старались разносчики сладостей, повсюду вертелись карусели. Весной в зеленой траве прятались маргаритки. Работницы, урвав пару часов свободного времени, забывали здесь об усталости. В городе они с утра до ночи хлопотали на кухне в чаду, на заднем дворе или в лавке, мечтая об одном: выйти замуж за помощника мясника или за приказчика из бакалеи, вырваться от ненавистных хозяев, пожить в свое удовольствие наконец.
Фредерику Даглану нравилось бродить по насыпи в праздной толпе среди представителей социальных низов — тех, кого он считал своими братьями и сестрами. Девчушка в колпаке, сооруженном из газеты, погоняла десяток коз, в сторонке на солнышке грелся горбатый ослик: на шкуре протерлись светлые дорожки от упряжи. Какой-то мужчина, посадив маленького сына на закорки, карабкался по склону, мальчуган заливисто хохотал. Внизу, во рвах, громоздились горы мусора, гнили отбросы, исторгнутые Парижем.
Припекало. Фредерик снял пиджак. Выхватывая взглядом лица и фигуры, залитые ярким утренним светом, он не мог отделаться от ощущения, что они столь же причудливы и нелепы, как образы ускользающего сна. Впрочем, когда спишь, самые бессвязные видения кажутся совершенно естественными.
Перекинув пиджак через плечо, он спустился на внешнее кольцо Бульваров. Город привычно настраивал утренний оркестр: копыта першеронов, впряженных в мусоровозки, тяжело бухали по мостовой, громыхали телеги, дребезжали тачки, перекрывая грубые голоса бродячих торговцев. Баба в отрепьях и засаленном колпаке выползла из нагромождения листов жести, видимо служивших ей жильем, и опорожнила в канаву ночной горшок. Крышка горшка звякнула, эхом раскатился хриплый крик петуха.
— Эй, добрый господин, кинь медяк, мимо не проходи. Мне б штаны купить, чтобы зад прикрыть, а то, вишь ли, средства повышли. Год работаю рук не покладая, а все одно недоедаю.
Фредерик Даглан протянул монету даровитому босяку с красным носом пропойцы, перепрыгнул пару неприятного вида луж застоявшейся черной воды и направился к заставе Клиньянкур. По грязным улочкам ветер гонял пыль. Фредерика внезапно охватила смутная тревога. Что он будет делать, когда найдет того свидетеля?..
Над стойкой красовалась надпись:
Пьешь, не пьешь — все одно помрешь.
Фредерик Даглан прочитал ее с порога заведения «У Кики» на пересечении улиц Фобур-Сент-Антуан и Шеврель. Тротуар у входа заполонили столики, окруженные живой изгородью из бересклетов, внутреннее помещение включало два зала — малый отделен от большого застекленной перегородкой. В центре большого зала водружена печка, в глубине — стойка. В трудовые будни, по вечерам, «У Кики» отбоя не было от посетителей, большой зал заполоняли окрестные лавочники, занимали столики, банкетки, стулья и ревниво пасли свободные места для своих запаздывающих компаньонов. Случайным посетителям отводился малый зал. В кафе приходили выпить рюмочку полиньяка, выкурить сигару, сыграть партию в триктрак или в домино. Завсегдатаи спешили сюда день изо дня, как чиновники на службу в министерство, и жизнь в заведении шла по неписаным, но строгим правилам: левая половина большого зала принадлежит игрокам, правая — тем, кто расположен побеседовать за чашечкой кофе или почитать газету. Банкеточники никогда не занимают стулья, приверженцы стульев не претендуют на чужие банкетки. Это очень облегчало работу половым, успевшим изучить пристрастия большинства клиентов, а клиенты свои пристрастия не меняли.