Гамаш кивнул.
— Тем не менее, хотя она и была нищенкой, это дело пока не может считаться нераскрытым. Ты говоришь, что она погибла всего несколько дней назад?
— Ее убили двадцать второго числа. И вот что странно. Она была убита не возле автовокзала, а на улице де ла Монтан, у входа в «Огилви». Это же за целых десять-пятнадцать кварталов от ее обычного места.
Гамаш вернулся в свое кресло и принялся ждать, наблюдая за Рене-Мари, которая продолжала читать дело. Он смотрел на седеющие волосы, падающие на ее лоб, и думал о том, что в пятьдесят с небольшим его жена выглядит еще более привлекательной, чем та девушка, на которой он когда-то женился, несмотря на то что она почти не пользовалась косметикой. Рене-Мари вполне устраивало лицо, которое досталось ей от природы.
Гамашу казалось, что он мог бы вот так смотреть на жену часами. Иногда он заезжал за ней на работу, в Национальную библиотеку, и специально являлся пораньше, чтобы немного понаблюдать за тем, как она, склонившись над какими-то историческими документами, внимательно изучает их и делает заметки. Вид у нее при этом был серьезный и сосредоточенный. Но потом она поднимала глаза, видела его, внимательно наблюдающего за ней, и ее лицо освещала сияющая улыбка.
— Ее задушили, — сказала Рене-Мари, опуская папку. — Здесь написано, что ее звали Элле. Фамилии нет. Не могу в это поверить. Это же оскорбительно. С тем же успехом они могли назвать ее просто Она.
— Расследовать подобные дела всегда непросто, — попытался вступиться за коллег Гамаш.
— Наверное, именно поэтому маленьких детей не принимают на работу в отдел убийств.
Гамашу пришлось улыбнуться, чтобы сделать вид, что он оценил ее шутку.
— Арман, они даже не пытались выяснить ее настоящее имя. Взгляни. — Рене-Мари протянула ему дело убитой нищенки. — Это самая тонкая папка из всех. Для них она была просто бездомной бродяжкой.
— Хочешь, чтобы я занялся этим делом?
— А ты сможешь? Пусть даже тебе удастся выяснить только ее фамилию.
Гамаш нашел коробку с вещдоками по делу Элле, которая стояла у стены вместе с другими, полученными от Бролта, надел перчатки и занялся ее содержимым, раскладывая его на полу кабинета. В основном это были грязные, мерзкие лохмотья, которые благоухали так, что запах сыра рокфор показался бы по сравнению с этим неземным ароматом.
Вместе с одеждой были сложены старые, мятые газеты, которые, судя по всему, нищенка использовала для утепления, пытаясь защититься от суровой монреальской зимы. Гамаш знал, что печатное слово обладает большой силой, но над холодом оно, к сожалению, не властно. Рене-Мари присоединилась к нему, и они уже вместе продолжали тщательно инспектировать содержимое коробки.
— Создается впечатление, что она была неравнодушна к печатному слову, — сказала Рене-Мари, как будто догадавшись, о чем он только что думал. — Здесь не только газеты, но даже какая-то книжка.
Раскрыв небольшой томик на первой попавшейся странице, она прочитала:
Давно уж мать мертва, спит в городе далеком,
Но что ж покоя нет мне от ее души?
— Можно взглянуть? — Гамашвзял у жены книжку и посмотрел на обложку. — Я знаю эту поэтессу. Мы знакомы. Это Руфь Зардо. — Он прочитал название сборника. «Я — ЧУДО».
— Кажется, она живет в той маленькой деревне, которая тебе так понравилась, да? Ты еще говорил, что Зардо относится к числу твоих любимых поэтов.
Гамаш кивнул и пролистал несколько страниц.
— У меня нет этого сборника. Наверное, он только что вышел. Думаю, что Элле даже не успела прочитать его, — добавил он, глядя на дату издания. При этом он заметил надпись вверху титульной страницы: «От тебя воняет. С любовью, Руфь».
Гамаш подошел к телефону и набрал номер.
— Алло, это книжный отдел «Огилви»? Извините, я хотел бы узнать… Да, хорошо, я подожду.
Склонив голову набок, он с улыбкой наблюдал за тем, как Рене-Мари надела резиновые перчатки и достала из коробки старую деревянную шкатулку. Скорее, это даже был просто небольшой ящичек, без резьбы и украшений. Рене-Мари перевернула его и обнаружила приклеенные снизу четыре буквы.
— Что ты об этом думаешь? — поинтересовалась она, демонстрируя свою находку Арману.
В KLM.
— Она открывается?
Рене-Мари осторожно приподняла крышку, заглянула внутрь, и ее лицо приобрело еще более озадаченное выражение.
Ящичек был наполнен вырезанными из бумаги буквами алфавита.
— Почему бы тебе не… — начал он, но в этот момент ожила телефонная трубка в его руке. — Да, алло, я звоню вам по поводу последней книги Руфь Зардо… — начал он, послав жене извиняющийся взгляд. — Да, совершенно верно. Что? Много людей? Я понимаю. Ну, что ж, merci.
Гамаш повесил трубку и присоединился к жене, которая вывернула содержимое шкатулки на стол и теперь раскладывала буквы в аккуратные кучки.
— Здесь всего пять букв. Каждой по несколько штук. В, С, М, L и К.
— Те же, что и на дне шкатулки, если не считать С, — задумчиво сказала Рене-Мари. — Но почему именно эти буквы? И почему все они заглавные?
— Думаешь, то, что они заглавные, имеет какое-то значение?
— Не знаю, но на работе я постоянно имею дело с документами, и если какое-то слово написано заглавными буквами, то это обычно акроним.
— Как КККП [34] или НХЛ?
— Твои ассоциации типичны для мужчины и полицейского, но в общем-то ты меня правильно понял. Возьмем, например, название этого сборника… — Она кивнула в сторону книги Руфи, которая теперь лежала на столе перед Гамашем. — «Я — ЧУДО». Уверена, что на самом деле она имела в виду нечто совершенно другое. Кстати, что тебе сказали в книжном магазине?
— Презентация новой книги Руфи Зардо состоялась в «Огилви» несколько дней назад. Двадцать второго декабря.
— В тот день, когда погибла Элле, — резюмировала Рене-Мари.
Гамаш кивнул. Почему Руфь Зардо не просто подарила нищенке свою книжку, но еще и подписала ее «С любовью, Руфь»?Он успел достаточно хорошо узнать эту пожилую даму, чтобы запомнить, что она не разбрасывается словом «любовь». Инспектор снова потянулся к телефону, но тот сам зазвонил, прежде чем он успел снять трубку.
— Oui, allô? Гамаш слушает.
На том конце провода молчали.
— Oui, bonjour? — снова попробовал он.
— Старший инспектор Гамаш? — раздался в трубке мужской голос. — Не ожидал застать вас на работе.
— О, я вообще очень неожиданный человек, — обезоруживающе рассмеялся Гамаш. — Чем могу служить?