— Ты уверена, что они тебе не нужны? — Он всегда задавал своим друзьям этот вопрос.
— Перестань морочить голову. Ты думаешь, я заговорила бы о них, если бы сомневалась в том, что они мне не нужны?
— Стерва.
— Ах ты, моя девочка!
— Отлично, расскажи мне еще что-нибудь.
Руфь умудрялась откапывать в своем подвале самые невероятные вещицы. Такое впечатление, что у нее там было прорублено окно в прошлое. Попадалась и откровенная рухлядь, вроде старых поломанных кофеварок и сгоревших тостеров. Зато остальное заставляло Оливье трепетать от наслаждения. Скряга-антиквар, скрывавшийся в нем и занимавший значительно большую часть его натуры, чем он готов был признать, приходил в восторг оттого, что имел доступ к сокровищам Руфи. Иногда он буквально грезил ее подвалом наяву.
Если подвал Руфи приводил его в восхищение, то он просто сходил с ума от страсти к жилищу Джейн. Он готов был продать душу дьяволу за возможность переступить ее порог и заглянуть за дверь кухни. Одни только находившиеся там антикварные штучки стоили десятки тысяч долларов. Впервые оказавшись в Трех Соснах, по настоянию Королевы Драмы, он лишился дара речи, когда увидел линолеум на полу в ее прихожей. Если прихожая была музеем, а кухня — святилищем, то что же, ради всего святого, скрывалось за ними? Оливье постарался отогнать от себя эту мысль, зная, что, скорее всего, он будет разочарован. ИКЕА. И потертый ковер грубого ворса. Ему давно уже не казалось странным, что Джейн никогда и никого не приглашала войти через вращающиеся двери в свою гостиную и дальше в дом.
— А насчет мульчи, Джейн, — говорил Габри, согнувшись над одной из составных картинок-головоломок Питера, — я могу привезти ее тебе завтра. Может, заодно помочь тебе вскопать огород?
— Нет, мне осталось совсем немного. Но, наверное, это в последний раз. Я больше не могу бесконечно возиться с ним. — Габри с явным облегчением воспринял известие о том, что его помощь не требуется. Ему вполне хватало собственного огорода.
— У меня на шток-розе появилась целая куча отростков, — сообщила Джейн, пристраивая на место кусочек неба. — Как тебе понравились те желтые одиночки? Что-то я их не заметила.
— Я высадил их прошлой осенью, но, похоже, так и не стану для них матерью. Не дашь мне еще несколько штук? Взамен я готов поделиться с тобой лошадиной мятой.
— О Боже, только не это!
Лошадиная мята была кабачками цветочного мира. Она тоже занимала почетное место на осеннем рынке урожая и, соответственно, в праздничном костре на День Благодарения, от которого будет исходить запах сладкого бергамота, как будто в каждом коттедже в Трех Соснах заваривают чай марки «Седой граф».
— Мы не рассказывали, что случилось сегодня днем после того, как вы все ушли? — поинтересовался Габри хорошо поставленным, сценическим голосом, так что каждое его слово звучно падало в уши. — Мы как раз готовили горох для сегодняшнего… — Клара закатила глаза и пробормотала Джейн: «Наверное, потеряли консервный нож», — когда в дверь позвонили, и на пороге объявились Мэттью Крофт и Филипп.
— Не может быть! И что же дальше?
— Филипп промямлил: «Я сожалею о том, что произошло сегодня утром».
— И что ты ему ответил? — спросила Мирна.
— Угадай, — откликнулся Оливье. — Я сказал ему: «Докажи».
— В самом деле? — воскликнула Клара, приятно удивленная и пораженная одновременно.
— Именно так. В его извинении не хватало искренности. Он сожалел о том, что попался, и о том, что его выходка будет иметь последствия. Но я не поверил, что он сожалел о том, что натворил.
— Совесть и трусость… — промолвила Клара.
— Что ты имеешь в виду? — заинтересовался Бен.
— Оскар Уайльд говорил, что совесть и трусость — одно и то же. Совершать неприглядные поступки нам мешает не совесть, а страх быть пойманными.
— Интересно. В этом что-то есть, — согласилась Джейн.
— А ты? — обратилась Мирна с вопросом к Кларе.
— Стала бы я совершать неприглядные поступки, если бы знала, что это сойдет мне с рук?
— Изменить Питеру, например, — высказался Оливье. — Украсть деньги из банка. Или, того лучше, украсть работу другого художника?
— А, все это детские забавы, — резко бросила Руфь. — Давайте лучше возьмем убийство. Мог бы кто-нибудь из вас сбить другого человека своим авто? Или отравить, например, или утопить в речушке Белла-Белла во время весеннего половодья? Или, — она обвела взглядом лица окружающих, освещенные бликами теплого света от огня в камине, — поджечь дом, а потом забыть о нем и никого не спасать. Мы способны на это?
— Что ты имеешь в виду, говоря «мы», белая женщина? — вмешалась Мирна. Ей удалось разрядить напряжение, возникшее после того, как разговор принял столь опасный поворот.
— Честно? Да, наверное, я бы сделала что-либо ужасное. Только не убийство. — Клара оглянулась на Руфь, которая в ответ подмигнула ей с заговорщическим видом.
— Представьте себе мир, в котором можно делать все, что угодно. Что угодно. И чтобы это сходило с рук, — сказала Мирна, вновь возвращаясь к скользкой теме. — Какая власть! И что, разве кто-нибудь сумел бы избежать искушения?
— Джейн смогла бы, — уверенно заявила Руфь. — А вот остальные… — Она пожала плечами.
— А ты? — обратился Оливье к Руфи, не на шутку раздосадованный тем, что его причислили к когорте малодушных, где, впрочем, как он втайне сознавал, ему было самое место.
— Я? Но ты-то должен был уже узнать меня достаточно хорошо, Оливье. Я была бы хуже всех. Я бы обманывала, воровала и вообще превратила вашу жизнь в ад.
— Хуже даже, чем сейчас? — настаивал Оливье, по-прежнему не в силах скрыть досаду.
— Все, ты меня достал. Я тебе это припомню, — отозвалась Руфь.
И тут Оливье вспомнил, что вместо полицейского подразделения у них была лишь пожарная бригада, составленная из добровольцев, членом которой он, кстати говоря, являлся, но возглавляла которую как раз Руфь. Когда Руфь Зардо приказывала выступить на тушение пожара, ослушаться ее не осмеливался никто. Ее боялись как огня. Даже больше.
— Габри, а ты что скажешь? — спросила Клара.
— Знаете, у меня в жизни были моменты, когда я был настолько зол, что мог бы совершить убийство, если бы знал, что оно сойдет мне с рук.
— А отчего ты был зол? — поразилась Клара.
— Из-за предательства, всегда и только из-за предательства.
— И что ты сделал?
— Решил пройти курс лечения. Там я и встретился с этим малым. — Габри ласково похлопал Оливье по руке. — Мне кажется, потом мы оба ходили к этому терапевту еще целый год только для того, чтобы иметь удовольствие видеть друг друга в приемной.
— Разве это плохо? — поинтересовался Оливье, убирая с лица прядь безукоризненно подстриженных и ухоженных, хотя и редеющих, светлых волос. Они походили на шелк и постоянно лезли в глаза, какие бы парфюмерные средства он ни применял.