Гэри вернулся тогда к себе в гостиницу «Амстердам», рядом с Линкольн-центром, и повалился на кровать не раздеваясь.
В жизни он этого не осилит!..
Лучше вернуться в Лондон. Там уже все на мази, привычки, друзья, мать, бабушка. Учиться на пианиста можно и дома, в Лондоне масса хороших школ. Зачем его понесло невесть куда, в этот чокнутый город, где никто по ночам не спит?
Он уснул, сжимая в руке билет Гортензии. Завтра обменяет его — и домой!
На следующее утро Гэри взялся за поиски жилья. Хватит разгуливать туристом, он хочет стать полноправным ньюйоркцем. А для этого нужно иметь собственный адрес, свою фамилию на двери, счетчик газа и электричества, полный холодильник, друзей-подруг и значиться в «Желтых страницах». Да, и еще проездной — Metrocard. Чтоб его еще хоть раз не пустили в автобус!.. Он выучил наизусть все маршруты. Аптаун, Даунтаун, Восток, Запад. Вызубрил и линии метро: А, В, С, D, 1, 2, 3, «местные» и «экспресс-поезда». Один-единственный раз перепутал и упилил куда-то в Бронкс.
Гэри был готов вставать раньше всех, заниматься до глубокой ночи, написать музыку неслыханной красоты, обогнать всех, кого можно.
Он стал искать квартиру поближе к месту учебы. Исходил весь район, задрав голову, накупил в магазинчиках, барах, лавках квартальных газеток и старательно обвел объявления, которые подходили ему по цене. Обзвонил, пошел посмотреть одну квартиру, десять, двадцать… Морщил нос, пожимал плечами, мысленно обзывал владельцев жульем. Расстроенный, вернулся в гостиницу. Поди найди тут что-нибудь! Дорого, некрасиво, грязно, тесно. Ему советовали не опускать руки: кризис, цены упали, можно сторговаться. Он снова принялся ходить по объявлениям и наконец нашел: в красном кирпичном доме с высокими окнами и зелеными ставнями, на 74-й улице. Красный с зеленым — понравилось. Квартирка была маленькая, не первой свежести, ковровое покрытие надо было менять, спальня, гостиная, одинокий пожухший фикус в кадке, кухня уголком, ванная размером с платяной шкаф, шестой этаж без лифта, но зато с видом на улицу и развесистые деревья. Цена приемлемая. Ответ требовали сразу. Гэри тут же подписал аренду.
Первым делом он отодрал старый ковер, купил новый, яблочно-зеленый, и наклеил его прямо поверх паркета. Перекрасил стены в белый цвет, помыл оконные рамы и стекла, одно стекло разбил, вставил новое. Вытравил тараканов какой-то едкой дрянью, которую нужно было лить на плинтусы и сырые поверхности. Капля попала в глаз, пришлось мчаться в аптеку за смягчающим лосьоном. Тут обнаружилось, что ключи остались в квартире, и Гэри пробрался к себе через окно, от соседки.
Соседка была в футболке с красноречивой надписью: «I can’t look at you and breathe at the same time» [64] . Гэри решил, что это знак судьбы, и в благодарность одарил девушку поцелуем.
Ее звали Лиз. У нее были карие глаза, сине-зеленая челка и сережка в языке. Рот у нее был большой, смеющийся.
Они стали встречаться.
Лиз училась в Колумбийском университете по специальности «Кинематография». Она показала ему город. Художественные галереи в Челси, кинозальчики, где крутят авторские и экспериментальные фильмы, Сохо, джазовые клубы в Виллидж, дешевые ресторанчики, секонд-хенды. Лиз называла их «thrift shops» [65] и плевалась. В конце мая она собиралась уезжать: у нее дядя был голливудским продюсером, и она собиралась податься на «фабрику грез». «Тоо bad» [66] , — говорила она, ухмыляясь во весь свой большой рот, но вид у нее был не особенно огорченный. Она мечтала покорить большой экран: ради этого много чем можно поступиться!..
Гэри не возражал. Он еще не совсем забыл Гортензию. Иногда он еще вспоминал их последнюю ночь, и у него перехватывало дыхание.
Как-то он набрел на магазин роялей, где в заднем помещении стояло несколько старых «Стейнвеев». Хозяин магазина, некто Клусов, разрешил ему приходить поиграть. Там же валялись старые ноты: сонаты Бетховена, Моцарта, Шуберта, Брамса, Шопена. Гэри вставал пораньше, мчался в магазин и усаживался на расшатанный табурет. Воображал себя Гленном Гульдом: ссутуливался и все утро играл не отрываясь, бурча что-то себе под нос. Клусов сидел за длинным черным столом у входа в магазин и смотрел, как он играет. Это был лысый толстяк, кожа на черепе у него всегда была красная, а на шее неизменно болтался громадный галстук-бабочка в нелепый горошек. Клусов слушал, полуприкрыв глаза и урча в такт гаммам: вверх, вниз по клавишам, — ворочался, подпрыгивал, извивался, словно в пляске святого Вита. Лицо у него совершенно пунцовело, и он начинал в разговоре брызгать слюной. А череп едва не дымился.
— Славно, мальчик мой, славно… Уже лучше, уже лучше. Чтобы научиться играть, надо играть. Выбрось из головы сольфеджио, уроки всякие, просто разломи сердце пополам и вылей на клавиши. Пускай струны плачут. В пианино, знаешь ли, главное не пальцы и уж тем более не упражнения. Главное — это нутро, потроха! Будь у тебя хоть по дюжине пальцев на каждой руке, — если сердце не кровоточит, не шепчет, не разрывается на части, то шут с ней, твоей техникой! Надо, понимаешь, гудеть изнутри и вздыхать, и побольше запальчивости, чтобы сердце в пальцах так и плясало. Никакой воспитанности! Ни в коем случае!
Клусов вскакивал, астматически хватая воздух ртом, кашлял, доставал из кармана длинный платок и промокал лоб, нос, шею.
— Давай, — командовал он, — выжимай всю кровь из сердца!
Гэри послушно клал руки на клавиши и играл «Экспромт» Шуберта. Клусов в изнеможении опускался обратно на стул и снова закрывал глаза.
Покупатели к нему почти не заходили, но его это, судя по всему, не беспокоило. Интересно, думал Гэри, на что он живет?
В обед он шел в булочную «Левен» и покупал себе какой-нибудь meat sandwich. Лучше всего с жареной индейкой, огурцом, швейцарским сыром и горчицей, со свежим хрустящим хлебом. Он уплетал сразу два сэндвича с таким аппетитом, что девушка-кассирша не могла удержаться от смеха. Гэри смотрел, как она месит тесто для печенья, и ему захотелось этому научиться. Она показала ему, как месить. Дело у него пошло так проворно, что девушка предложила поступить к ней на полставки помощником. Но у него не было разрешения на работу. Не беда: нагрянет полиция, можно сбежать через черный ход. Но это вряд ли, прибавила она, нам бояться нечего: мы вроде как знамениты, нас даже показывали в шоу Опры. «Вот это да!..» — восхитился Гэри. Надо бы выяснить, отметил он про себя, кто такая эта Опра, что даже полиция к ней не лезет.
Понемногу в жизни устанавливался какой-то уклад. Фортепиано, замешивание теста, а вечером — смех большеротой Лиз, сине-зеленая челка на белой подушке и этот ее гвоздик на языке, когда они целовались…
По дороге туда и обратно у него завелось несколько знакомых.