Белки в Центральном парке по понедельникам грустят | Страница: 196

  • Georgia
  • Verdana
  • Tahoma
  • Symbol
  • Arial
16
px

Младшенький залился пунцовым румянцем, лицо у него пошло красными пятнами. Он едва удержался, чтобы не почесаться. Из Крохи сразу в Учителя!

— А чего вы ждете от меня? — спросила Гортензия.

— От тебя — чтобы ты встретилась с Шавалем попить кофе и разговорила его.

— Что?!

— Разговори его…

— Здрассте! Думаете, я ему позвоню, скажу, что хочу увидеться, и он примчится галопом? Оптимисты вы, ребята…

— Ничего подобного. Ты оставила о себе неизгладимое воспоминание. Еще бы… Любой мужчина, дорогая моя Гортензия, при одном соприкосновении с тобой немедленно воспламеняется от желания или, если угодно, любви. Шаваль первый… С тех пор как ты его бросила, он чахнет и погибает. Это видно у него в третьей лобовой складке левого полушария.

— Вместе с джеллабой.

— Нет, чуть выше.

— Ну, тебе виднее.

— При виде тебя он совершенно растекается и теряет всякую власть над своим мозгом. Выпытать у него все секреты будет просто детский сад!

— С чего ты решил, что он захочет мне все рассказать?

— Потому что он обязательно распустит хвост. Начнет расписывать, какие у него перспективы, какие на него скоро посыплются деньги… Тут ты невзначай упомяни Пищалку и посмотри, как он себя поведет.

— А откуда я знаю про Пищалку?

— А ты поступи как в полиции. Скажи ему, что Пищалка все рассказала Марселю, и Марсель теперь думает, как его покрепче наказать… Но ты, дескать, не хочешь в это верить, а хочешь услышать все как было от него, у тебя к нему еще сохранилось какое-то уважение и даже в некотором роде привязанность… Тут он размякнет, падет к твоим ногам и выдаст нам на себя все улики.

— Н-н-да… Думаете, все вот так просто и получится?

— Я думаю, что для тебя нет ничего невозможного, — ответил Младшенький. — Просто, когда пойдешь с ним встречаться, ты повторяй про себя: Шаваль расколется, Шаваль все расскажет… И вот увидишь, он тебе все выболтает!

Гортензия быстро прикинула в уме. Что ей стоит пойти выпить кофе с этим слизняком, бывшим любовником? Если это ради Марселя, Жозианы и Младшенького… Жизнь к ней в последнее время щедра, почему бы не поделиться с ближними?.. Подумала так и сама себе удивилась. «Что это со мной, — встревожилась она, — никак меняюсь?»

— Если я это сделаю, разоблачу Шаваля… Ты мне окажешь взамен одну услугу?

— Не вопрос, — кивнул Младшенький. Дело в шляпе! — Мам, принеси нам чего-нибудь прохладительного. Ну и жара сегодня!.. Ириски и те липнут к обертке…

— Нечего разговаривать, как отец, ишь, туда же, — заворчала Жозиана. С тех пор как она стала матерью, она старалась выбирать обороты поизящнее и следила, чтобы сын тоже говорил гладко.

Но Младшенький не обратил внимания на замечание. Склонившись к прекрасной Гортензии, он осведомился:

— Чем я могу тебе помочь?

— Мне нужно, чтобы ты проник в мысли Гэри. Я хочу знать, о чем он думает.

— С чего это ты так любопытствуешь, о чем думает Гэри? — заартачился Младшенький.

Гортензия лукаво улыбнулась.

— Вот теперь я тебя не узнаю, Младшенький. Я от тебя ожидала больше сообразительности.

— Я знаю, что ты хочешь увидеться с ним в Нью-Йорке. И не знаешь, в каком он умонастроении на предмет тебя. Боишься угодить впросак.

— Совершенно верно.

— Прежде всего, Гортензия, хочу тебе кое-что сказать…

Жозиана почувствовала, что в ее присутствии сыну говорить неловко, и поспешила выйти из кухни, ссылаясь на телефонный звонок. Младшенький выпрямился, посмотрел Гортензии в глаза и объявил:

— Через семнадцать лет мы с тобой поженимся.

Гортензия прыснула со смеху:

— Неужели?

— Да. Ты женщина моей мечты. Если ты будешь рядом, меня ждет великое будущее. Только у тебя достанет внутренней свободы, чтобы поспевать за головокружительными скачками и кульбитами моей мысли.

— Весьма польщена.

— Пока что я слишком мал…

Он уронил голову на руки и с минуту молчал, распластавшись на кухонном столе.

— Господи, как же мне тесно в этом детском теле! Скорей бы у меня уже были длинные руки и волосатые ноги! Что я могу сделать в этом обличье карлика?.. Но через семнадцать лет я буду мужчиной. И тогда я попрошу твоей руки. До тех пор я готов ждать и даже не возражаю, чтобы ты пока что поездила, поразвлекалась, даже поиспытывала нежные чувства к другим юношам…

— Очень великодушно с твоей стороны, Кроха, — съязвила Гортензия.

— Но прошу тебя: через семнадцать лет дай мне шанс. Мне не нужно одолжений. Просто обещай, что пойдешь со мной поужинать, на концерт, в кино, съездишь на Великую Китайскую стену и в сады Альгамбры… И если волею судеб между нами родится чувство, ты не станешь его отвергать. Вот и все.

— Слушай, Младшенький, через семнадцать лет видно будет. Если честно, ты вещаешь о чем-то странном, ну да ладно… В данный момент мне от тебя нужно только одно: заберись в голову Гэри и посмотри, что у него там творится.

— Мне нужна его фотография.

— У нас есть снимки с прошлого Рождества, — вмешалась Жозиана. Она тихонько прокралась обратно к кухне и подслушивала под дверью.

— Отлично, — проговорил Младшенький. — Я пойду к себе в комнату, закроюсь, сосредоточусь и потом расскажу тебе, что увижу. Но учти, Гортензия, с моей стороны это истинно царский жест. От притязаний на тебя я не отказываюсь.

— Слушай, Младшенький, ну что ты несешь! Через семнадцать лет я буду старой уродиной!

— Ты никогда не станешь старой уродиной. И я на тебе женюсь.

— Ты это вычитал у меня в мыслях? — забеспокоилась Гортензия.

— Не скажу. Если нет сюрприза, загадки, то нет и желания. А я хочу, чтобы ты пылала ко мне настоящими чувствами… Чтобы ты готова была преступить все запреты и предрассудки, и тогда мы станем великолепной парой. Обязательно! Поверь мне, Гортензия, и поверь в себя…

— Ой, вот уж с этим, — воскликнула она, — у меня все более чем в порядке!

— Это-то мне в тебе и нравится. В числе прочего…

— Слушай, — обернулась Гортензия к Жозиане, — по-моему, у твоего пацана мания величия в легкой форме.

Жозиана в ответ пожала плечами. За эмоциональные порывы Младшенького она не переживала. К выдумкам и чудачествам сына она привыкла. Главное сейчас — выручить Марселя. Она глядела на Гортензию — ее ангельскую, но жестокую улыбку, округлые плечи, стройные бедра, пышные волосы, высоко заколотые шпилькой, — слушала, о чем они говорят с Младшеньким, и думала, что жизнь всегда преподносит человеку что-нибудь неожиданное, прячется в засаде, а потом выскакивает и вцепляется в глотку, и лучше всего просто принимать все как есть и стараться поспевать следом.