Она сидела в кабинете на Сорок второй улице, задумчиво пожевывая кончик длинной пряди, и рисовала без устали.
Она привезла из Парижа блокноты с зарисовками, заготовила варианты. Изящные костюмчики, узкие черные платья, короткие широкие свитеры до середины живота, а для тех, кто не хочет показывать живот, — длинные. Фрэнк Кук наклонялся над рисунком, и Гортензия уточняла: для каждой модели надо делать две версии, одну для женщин тонких и гибких, а другую — для нетонких и негибких.
— Подробнее, подробнее, — требовал Кук, сведя брови.
— Тогда, если женщина нетонкая и негибкая увидит модель для тонкой и гибкой, она купит сразу обе и сядет на диету! Женщины обожают сидеть на диете. Толстушки всегда представляют, как будут выглядеть, когда похудеют.
Фрэнк согласно кивал. Вперед!
Идей у Гортензии всегда было хоть отбавляй.
В Нью-Йорке достаточно просто ходить по улицам, под вой сирен скорой помощи, под крики рассыльных, которые гоняют на велосипедах и чуть в тебя не врезаются, смотреть на серебристые автобусы, флажки на подъездах гостиниц и музеев, округлые парковочные счетчики, стеклянные фасады… В этом городе энергия прямо бьет из-под земли, ударяет в голову, и пожалуйста: фонтан идей.
«Никогда мне отсюда своей волей не уехать, — думала Гортензия. — Это мой город».
Ей вспоминалось, что сказал тогда Джулиан: «В один прекрасный день ты найдешь и место, и мужчину, и все остальное. Все сразу. И тогда ты поймешь: вот оно, мое место».
Она откладывала карандаш и задумывалась о Гэри.
Как-то вечером она поцеловала одного парня.
Его звали Хосе. Восхитительное сочетание: матовая кожа и блестящие ярко-зеленые глаза. Он одевался в белые льняные костюмы, а ходил, сунув руки в карманы и чуть покачивая бедрами.
— Ты не просто ходишь, — заметила Гортензия, — ты румбу на ходу танцуешь.
Хосе был из Пуэрто-Рико и мечтал о карьере актера. Он рассказывал, как неизменно следят за собой его соотечественницы: и молодые, и пожилые, и красавицы, и небогатые простушки. «Малышки, — продолжал он, взяв Гортензию за руку, — носят в волосах разноцветные ленты и танцуют на улице, так что если окатить их водой, получится радуга».
Гортензию это навело на мысль, какую нарисовать оправу для очков, и она испытывала к Хосе живую признательность.
Они поужинали на Бродвее, а теперь шли обратно по Седьмой авеню.
Хосе все рассказывал о Пуэрто-Рико. Его родные жили в Барселонете. Гортензии нравилось, как он выговаривает О и А, как скользят в его словах один за другим гортанные слоги. Ей захотелось танцевать, и они пошли на танцы. Потом Хосе проводил ее пешком до дома. Она предложила ему зайти посмотреть на небоскребы.
Но то, как касался ее губ его острый нос, ей не понравилось. Она выставила его прочь и легла спать, даже не смыв косметику. Вообще-то она старалась так не делать, но уж очень она устала.
На следующий день рано утром позвонила Зоэ:
— Ну что, что? Видела Гэри?
— Что-что, ничего. Отстань!
— Тра-ля-ля! Боишься! Боишься! Моя бесстрашная сеструха пасует перед мальчишкой, который играет на пианино и разговаривает с белками!..
Гортензия бросила трубку.
Затем смыла косметику молочком «Мустела» — осталось на донышке от предыдущей жилицы — и зажгла ароматическую свечу, которая нашлась на полке. Открыла холодильник и встретилась глазами с индейской девочкой на пачке «Ленд-О’Лейкс».
— Каково, а? Что скажешь?
Девочка улыбалась, но помалкивала.
На следующий день Гортензия нарисовала пару очков психоделического вида и назвала модель «Барселонита».
Как-то вечером Зоэ позвонила и заголосила в трубку:
— Дю Геклена вырвало, что мне делать?
— Спроси у мамы. Я тебе что, ветеринар? И вообще, почему ты в такое время не спишь?
— Мамы нет. Она два дня как уехала в Лондон. Сказала, что едет швыряться камешками… Тебе не кажется, что она в последнее время какая-то странная?
— И ты одна дома?
— Нет, у нас Ширли. Но ее сейчас нет. Она приехала на неделю с Оливером просто в Париж. Но когда мама уехала в Лондон, она попросила Ширли пожить у нас, чтобы не оставлять меня одну.
— А, так Ширли в Париже…
— Ага. И она очень веселая, потому что Гэри ей позвонил. Они уже несколько месяцев не разговаривали! И сейчас она вся цветет. Так смешно, она теперь ест пиццу и мороженое…
— А тебя она тоже кормит пиццей и мороженым?
— Я же тебе говорю — она прямо летает!.. Кстати, она рассказала Гэри, что ты сейчас в Нью-Йорке. Гортензия, позвони ему обязательно! А то ведь если не позвонишь, это же кошмар, он подумает, что ты его не любишь!
— Зоэ, рыбка, ты можешь на секунду расслабиться, нет? Временами, прости, ты меня задалбываешь.
— Ну просто я хочу, чтобы вы были вместе. Тогда будет «Гаэтан и Зоэ» и «Гэри и Гортензия». Смотри, они оба начинаются с буквы Г. Это символично!
— Хватит! Хватит! А то я тебя просто задушу!
— Фигушки, не дотянешься. Так что я могу говорить что хочу. Слушай, как ты думаешь, мама к Филиппу поехала бросать камешки?
На следующий день Гортензию в офисе ждал Фрэнк Кук. Он повез ее по магазинам «Банана Репаблик», чтобы она высказала свое мнение по поводу витрин, расположения товаров и общей обстановки. Гортензия забралась в большой лимузин с кондиционером и предупредила:
— Знаете, я в этом ничего не смыслю…
— Возможно, но у вас есть чутье и интересные мысли… Мне нужен взгляд со стороны. А вы работали в «Харродсе». Я навел справки, ваши витрины были выше всяких похвал. Если не ошибаюсь, вы взяли за центральную тему деталь и проиллюстрировали ее разными образами… Мне бы хотелось, чтобы здесь вы сделали то же самое.
— Но тогда у меня было полно времени, чтобы все обдумать, а тут вы хотите сразу…
— Я не требую от вас отчета. Просто сиюминутное впечатление.
Они объехали все магазины. Гортензия высказывала свои соображения. Потом они остановились выпить кофе, Фрэнк Кук внимательно ее выслушал и отвез обратно на работу.
— Ну? — с любопытством спросила Сильвана. — Что он тебе сказал?
— Ничего. Ничего он мне не сказал. Он просто слушал. Мы везде поездили, и я сказала ему, что думаю. Все эти магазины какие-то заплесневелые! Нет жизни, нет движения, входишь как в музей. Продавщицы как восковые куклы, такие все из себя правильные… К ним подойти боишься. Вещи все висят на вешалках, футболки и свитеры сложены в стопочки, пиджаки в ряд… Надо все это перетрясти! Чтобы у людей был покупательский зуд. Надо предложить им готовые комбинации, добавить чертовщинки, такой, знаешь, сумасшедшинки, ровно столько, чтобы у них разыгралось воображение. Американки обожают, чтобы их одевали с головы до ног. В Европе девушки, наоборот, сами создают себе имидж, а здесь все хотят быть как подружка или начальница. В Европе любят выделяться. Здесь любят соответствовать…