— Может, тебе пора домой… Твой отец будет волноваться.
— Я не тороплюсь… Мы будем обедать у бабушки с дедушкой, это кошмар…
— А что с ними не так?
— Да черствые, как два старых сухаря! Никогда не смеются и колются, когда их целуешь!
— Старики часто бывают колючие…
— Но ты-то не колючая. У тебя очень нежная кожа. Ты не настоящая старушка, врешь ты все!
Бекка засмеялась. Поднесла руки в фиолетовых митенках к лицу, словно раскрасневшись от комплимента.
— Мне семьдесят четыре, и я нисколько не вру! Наконец я достигла того возраста, когда честно отвечаешь, сколько тебе лет. Долгое время я молодилась, мне не хотелось становиться старой клячей…
— Ты не старая кляча! Ты молодая кляча!
— Мне на это наплевать, милай… Старость — время отдыха, знаешь, нет нужды притворяться, что-то из себя воображать… становится наплевать, что думают о тебе люди…
— Даже когда нет денег?
— Подумай немного: если бы у меня были деньги, мы бы с тобой не встретились. Я не торчала бы в этом парке на этой каталке. Я бы удобненько сидела дома. Одна как перст. К старикам никто не ходит в гости. Никому не нравятся старики! Старики несут околесицу, старики колючие, старики плохо пахнут и вечно нудят о старых добрых временах. Куда лучше не иметь денег и иметь возможность встретить тебя… Потому что благодаря тебе тараканы в моей голове куда-то подевались.
Каждый вечер, возвращаясь из школы, Александр встречал Бекку. По-настоящему ее звали Ребекка, но все называли ее Бекка.
— А кто эти все? — спросил Александр. — У тебя есть друзья?
— Ну конечно, есть… То, что у меня нет дома, вовсе не означает, что у меня нет друзей. Таких, как я, знаешь сколько? Ты этого не видишь, потому что живешь в квартале, где одни богатеи, в центре Лондона не часто увидишь нищего, они прогоняют нас, отталкивают нас подальше, подальше. Надо, чтобы мы держались подальше от туристов, богатых джентльменов, дорогих машин, красивых дам и шикарных ресторанов… Но знаешь что я скажу тебе, милай, становится все больше таких, как я. Зайди как-нибудь в ночлежку и посмотри, сколь длинными стали очереди. И там самые разные люди! Не только старики. Молодых тоже хватает. И хорошо одетые господа тоже протягивают плошку за бесплатной кашей… В прошлый раз я стояла в очереди за бывшим банкиром, который читал «Войну и мир». Мы разговорились. Он потерял работу и одновременно с ней дом, жену и детей. Оказался на улице ни с чем, гол как сокол, у него остались только книги да антикварное кресло. Красивое кресло, обитое небесно-голубым бархатом, называлось как-то про французкого короля. Он жил возле церкви на Бейкер-стрит. Мы сдружились, потому что у каждого было кресло. Когда он уходил, кресло оставлял в ризнице церкви.
— А! — ответил Александр. — Я думал, ты всегда жила одна… А почему тогда ты не хочешь пойти в ночлежку к своим друзьям? Это по крайней мере лучше, чем спать на улице…
— Я уже говорила: ночлежки не для меня. Я пыталась… Одна вот особенно, мне про нее столько рассказывали, на Севен-Систерс-роуд… И что же! Да я в жизни туда не вернусь!
— Но почему?
— Там безрукие в зеленых майках, которые тебя избивают!
— Да как же они могут избить, если они безрукие?
— Они бьют ногами, коленями, грызут зубами! Они жуткие, брр. А приходить туда нужно к назначенному часу, да еще что-то платить, хоть и недорого… И там всех обворовывают, в этих ночлежках… Там полно здоровенных негров с дредами, которые орут, втихаря наливаются пивом и писают где придется! Нет-нет! Я уж лучше на моем инвалидном креслице…
— Но когда идет снег или дождь, Бекка?
— Я хожу к интенданту королевы! Удивлен, я погляжу?
— Это кто еще такой?
— Очень симпатичный типчик. Живет в маленьком кирпичном домике в парке… Немного в глубине, ближе к озеру Серпентайн. Он следит за садами королевы. Это официальная должность, потому что все большие парки принадлежат или королевской семье, или герцогам. Когда особенно холодно, я прихожу к нему и прячусь в деревянном сарайчике. Он законопатил там окна и поставил печурку — для меня. Он приносит мне суп, хлеб, горячий кофе. Я сплю, а вокруг грабли, бороны, лопаты, косилки, дрова. И чудесно пахнет деревом и травой. Глаза сами закрываются, до того хорошо пахнет. Разве ж это не роскошь? А когда процарапываю глазок в заиндевевшем стекле, я вижу парк, белок, скачущих по снегу, вижу свет в окне его гостиной, вижу его жену, она смотрит телевизор, а сам он читает книгу и переворачивает страницы, послюнявив палец… Для меня это как кино!
— Ты такая смешная, Бекка! Ты всегда счастливая, хотя к этому нет никаких оснований!
— А что ты знаешь о жизни?
— Помню маму… У нее было все для счастья… но она никогда не была счастливой. У нее были припадки отчаяния и вспышки радости, то так, то так, но это не было настоящее счастье. Я думаю, она постоянно грустила.
Бекка заслушалась, широко раскрыв рот, когда Александр заговорил о матери. Она затрясла головой, всплеснула руками в фиолетовых с желтым митенках и запричитала:
— Вот несчастье-то какое! — Воздела руки к небу и воскликнула: — Мне бы такого мальца, как ты! Нет, ну мне бы такого мальца, как ты!
Прикрыла глаза, а когда открыла, они были влажными. Александр подумал, что у нее такие светлые, словно вылинявшие глаза оттого, что она много плакала.
Он постоянно думал о голубых глазах Бекки. Такие голубые, что он ощущал головокружение, когда погружался в них взглядом; все вокруг становилось каким-то нечетким, размытым. Бекка не была старой клячей. Маленькая, хрупкая, она высоко держала гордую головку с седой гривой волос, вертела ею, как птичка, высматривающая корм, а когда снимала вечно наверченные на нее тряпки, обнаруживалась стройная талия юной девушки в корсете. Он часто задумывался, давно ли она живет в бедности, потому что она очень хорошо сохранилась для женщины ее возраста. Ему страшно хотелось выяснить, как же она оказалась посреди парка на инвалидной коляске.
Но он не осмеливался задавать вопросы. Инстинктивно чувствовал, что это опасная зона и нужно иметь много душевных сил, чтобы узнать о несчастьях другого человека. Порой он говорил что-то вроде:
— Жизнь сурово с тобой обошлась…
— Жизнь — она что может, то и делает… Она не может испортить весь мир. А кроме того, счастье не всегда оказывается там, где его ждут. Иногда оно так запрятано, что никто его не видит. И потом, что за ерунда, почему это мы должны быть все время счастливы?
Она занервничала, заерзала на коляске, с нее стали сползать шерстяные тряпки, и она кое-как, вкривь и вкось, натягивала их назад.
— Нет, правда! Никто не обязан быть счастливым постоянно… или быть счастливым так, как это принято. Человек сам придумывает себе счастье, каждый на свой манер, не существует универсального рецепта. Думаешь, людей непременно делают счастливыми большой красивый дом, дорогая машина, десять телефонов, телеэкран в полстены и задница в тепле? Я вот решила быть счастливой по-своему…