Потом наступила череда подарков…
Разрезали веревочки, шуршали бумагой, восклицали, целовались, благодарили, обменивались банальными фразами, всем известными новостями, долго ругали кризис. Мсье Дюпен спросил у сына совета по одному деловому вопросу. Мадам Дюпен и Анни убрали со стола.
Александр смотрел в окно, как падает снег, густой, преображающий привычный городской пейзаж в какой-то загадочный белый город. А если Бекка увязла в снегу на своей коляске и не попала в сарай к интенданту? А вдруг она замерзает, вдруг умирает от холода, пока он тут, в тепле и уюте, наслаждается шампанским и жареной индейкой?
В десять минут двенадцатого они уже стояли на пороге квартиры и обнимались на прощание.
Улица была вся покрыта снегом, и движение стало таким медленным, что казалось — машины буксуют на месте.
— Пап, можно с тобой поговорить? — спросил Александр, усевшись на заднее сиденье.
— Ну конечно…
— Ну вот, короче говоря…
Он рассказал о Бекке, как он ее встретил, в каких условиях она живет, какая она красивая, чистенькая, честная, уточнил, что она не колется, когда ее целуешь в щеку. Еще добавил, что сегодня вечером она одна в деревянном сарае и он постоянно об этом думает, что даже жареная индейка, которую он всегда ужасно любил, не могла отвлечь его от этих мыслей.
— У меня словно комок вот здесь, — сказал он, показывая на живот.
— И что, ты считаешь, нам следует сделать? — спросил Филипп, наблюдая за сыном в зеркальце заднего вида.
— Я бы хотел, чтобы мы поехали за ней и привезли ее к нам домой.
— К нам домой?
— Ну да… Она совсем одинокая, сегодня ночью Рождество, и мне от этого очень плохо… Несправедливо это…
Филипп включил поворотник и перестроился в другой ряд. Дорога была такая скользкая, что он чуть не потерял управление, но сумел мягко выровнять машину. Озабоченно нахмурил брови. Александр счел это за молчаливый отказ и начал настаивать:
— Квартира у нас большая… Можно отвести ей место в бельевой, правда, Анни?
— Ты уверен, что действительно этого хочешь?
— Да…
— Если ты приведешь ее в дом, ты будешь за нее в ответе. Ты уже не вправе будешь вновь отпустить ее на улицу…
Анни, сидевшая рядом с Филиппом, молчала. Она смотрела прямо перед собой на плотную пелену снега и протирала перчаткой ветровое стекло, словно могла сбросить толстый слой снега снаружи.
— Она не будет шуметь, не будет обузой Анни, я обещаю… Просто я не смогу уснуть, зная, что она в такую погоду на улице… Поверь мне, пап, я ее очень хорошо знаю… Ты не пожалеешь… и вообще, — вдруг Александр возвысил голос, словно проповедник, — это бесчеловечно — бросать людей замерзать на улице!
Филипп улыбнулся праведному гневу сына.
— Ну что, поехали за ней.
— Ох, спасибо! Папочка! Спасибо! Ты увидишь, это удивительная женщина, которая никогда не жалуется и…
— Ты поэтому стал приходить по вечерам все позже и позже? — спросил Филипп, бросив лукавый взгляд на сына.
— Да, а ты что, заметил?
— Я-то решил, что у тебя появилась девушка…
Александр не ответил. Аннабель — это его личная история. Он хотел бы поговорить об этом с Беккой, а больше ни с кем.
— А ты знаешь, где находится дом интенданта? Гайд-парк ведь большой!
— Это недалеко от Альберт-холла, знаешь, куда ты ходишь на концерты.
Филипп побледнел, и его глаза, только что счастливые и смеющиеся, затуманились. Стало невыразимо грустно, невыразимо одиноко, перехватило горло, пересохло во рту. Сонаты Скарлатти, поцелуй Жозефины, объятия в темном уголке, пропахшем воском и древней пылью, ее пылкие губы, ее плечи, он все вдохнул одним восхитительным и мучительным глотком… Филипп не осмелился позвонить ей сегодня вечером. Не хотел тревожить ее в сочельник. А к тому же он не понимал, что может сказать, каким тоном может с ней говорить. Он не находил слов.
Он правда не знал, как быть с Жозефиной. Боялся того дня, когда ему будет уже нечего сказать, нечего сделать. Он поверил сперва, что терпением можно утихомирить боль, успокоить горе, смягчить горечь воспоминаний, но увы, вынужден был признать, что, невзирая на последнюю встречу в театре, ничего не изменилось, и для нее он по-прежнему в стане побежденных.
Он тайно опасался — хотя в жизни бы себе в этом не признался, — что их тайное мимолетное объятие возле лестницы в театре было прощальным, что ему пора перевернуть страницу.
«Это конец моей прежней жизни и начало новой, быть может», — подумал он, прислушиваясь к объяснениям Александра, который показывал ему дорогу к сараю возле дома главного интенданта садов королевы.
Наконец они увидели сторожку. Маленький домик красного кирпича напротив большого дома красного кирпича, сиявшего огнями в ночной темноте. Филипп припарковал машину перед барьером, отодвинул его и пропустил Александра, чтобы тот постучал в дверь.
— Бекка! Бекка! — зашептал Александр. — Это я, Александр! Открой!
Филипп заглянул в маленькое оконце и попытался увидеть, что внутри. Он заметил зажженную свечу, круглый стол, старую печку, мерцающую в темноте, но Бекки не было видно.
— Может, ее там нет? — сказал он.
— А может, она затаилась, боится открывать, чтобы ее не увидели.
— Покажись в окошко и постучи…
Александр встал возле окна и поскребся:
— Бекка, Бекка, это я, Александр, — повторяя все громче и громче.
Они услышали внутри какой-то шум, потом шаги, и наконец дверь открылась.
На пороге стояла Бекка. Маленькая женщина с седыми волосами, закутанная в шали и пледы. Она оглядела обоих, затем взгляд ее остановился на Александре.
— Привет, милай, что это ты здесь делаешь?
— Я приехал за тобой. Я хочу, чтобы ты поехала к нам, в наш дом. Хочу представить тебе моего отца…
Филипп поклонился. Он сморгнул, заметив длинный небесно-синий кашемировый шарф с бежевой каймой, который давным-давно подарил Ирис, когда она жаловалась, что в Межеве дикий холод, и сокрушалась, что напрасно уехала из Парижа от рождественских празднеств.
— Добрый вечер, мадам, — сказал он, еще раз поклонившись.
— Добрый вечер, мсье, — сказала Бекка. Она разглядывала его, опершись рукой о косяк двери, которую держала полуоткрытой.
В ее седых волосах пролегала безупречная полоска пробора, волосы с двух сторон она заколола двумя заколками в форме дельфина: розовой и голубой.
— У Александра появилась прекрасная идея, — продолжал Филипп, — он хотел бы, чтобы вы провели у нас Рождество…
— Мы тебя поселим в бельевой. Там есть кровать, и там тепло, и ты можешь там есть и спать все время, пока…