— Ну, так что мы с тобой будем делать? — спросил Иван, гневно глядя на потупившегося Миндию.
— Шэф! — умоляюще произнес он. — Я нэ знал…
— Что ты не знал?
И в этот момент раздался долгожданный звонок от Машуни. Но Федорчук был настолько расстроен, что забыл даже переменить тон при разговоре с ней, и она наверняка на него обиделась.
— Ума не приложу, что мне с тобой делать! Уволить, что ли? — произнес он, окончательно осерчав на Гегемоншвили.
Тот сразу забеспокоился.
— Нэт, шэф! Нэ надо мэня увалнять! Я жэ нэ знал…
— Как проводить допрос потерпевшего, не знал? Чему же вас на юрфаке-то учили?!
Миндия обреченно вздохнул, всем своим видом показывая, что он не в ответе за современную систему образования. Ему было все равно, на что сваливать свои грехи.
— Собирайся! — приказал ему Федорчук. — Поедем в больницу к Соболеву. Последний раз тебе показываю! Понял?
Горский потомок радостно закивал головой. Похоже, что гроза пронеслась мимо, и молния в него не попала.
* * *
У Ивана было смутное предчувствие, что он копает не туда. На Нонну не показал ни один свидетель, и все, кто знал ее раньше, клялись, что она в жизни не смогла бы совершить убийство.
От этого Федорчук нервничал, злился и занимался самоистязанием.
Масла в огонь подлило дело Соболева.
Кольку обнаружила соседка, решившая поинтересоваться, почему в квартире напротив вот уже полвечера приоткрыта дверь. Тот лежал на полу без сознания, рядом валялась тяжелая хрустальная ваза, которой его и оглушили… Но ни на кражу, ни на покушение картина преступления не походила: во-первых, все вещи лежали на своих местах, а во-вторых, кто ж убивает вазами?
Федорчук просто за голову хватался: черт его знает, связаны были между собой смерть Стаса и нападение на Кольку или нет? Ведь если да, то здесь пахнет каким-то преследованием сотрудников радиостанции… А если нет, то это что — злой рок? Очередные мистические штучки в духе Нонны Маевской?
В такой ситуации Федорчуку остро хотелось дружеского понимания, участия и любви. От кого, он уже знал и потому в один прекрасный вечер набрал домашний телефон одной адвокатессы. Но вместо Машуни ему опять повезло на ее маму.
— Иван, как ваши дела? — спросила она тоном начальника очень высокого ранга. — Как прошла ваша встреча с моей дочерью?
Федорчук как-то растерялся от такого напора и нечаянно рассказал все, как было. Несколько секунд мама думала, а потом выдала:
— Ни за что не звоните ей первым! Я своего ребенка знаю: если вы ей позвоните, то непременно все испортите. Так что поклянитесь чем-нибудь существенным, что не сделаете этого!
Подобные заявления окончательно сбили Ивана с понталыку.
— Чем «существенным»? — спросил он напряженно.
— Зарплатой! — посоветовала мама, но тут же перебила себя: — Ой, нет, она у вас не такая уж существенная. Клянитесь… самим собой, вот что!
— Клянусь Федорчуком, — покорно произнес Иван, — звонить не буду, буду заниматься расследованием.
— Отлично! — благословила его мама. — А я уж Машуню наведу на правильные мысли относительно вас.
Когда Федорчук положил трубку, он понял, что неразгаданные убийства еще не самая ужасная вещь на свете.
* * *
Колька чувствовал себя абсолютно несчастливым. В его палате отвратительно пахло его соседом — хилым дядечкой со вспотевшими волосами. А окно открывать ему не разрешила вредная медсестра с видом продавщицы мяса. Колька ее боялся. В результате он с трудом выбирался в коридор, втыкал в уши наушники плеера и целый день рассматривал проходивших мимо. От головной боли, скуки и однообразия его тошнило. А может не только от этого. Люди здесь разговаривали только о тяжелых заболеваниях, несчастных случаях и смертельных исходах. Мерзкие грязно-желтые стены навевали мысли о суициде. Древний линолеум на полах махрился и рвался, тапочки за него цеплялись… А на потолке сидели и жмурились жирные тараканы. Их здесь то и дело морили, но несмотря на это они плодились и процветали.
В довершение всех бед местная столовая производила на свет такую страшную еду, что ее отказались бы есть даже уважающие себя поросята. И переносить это несчастье было труднее всего. Окружающих больных подпитывали друзья и родственники. Тумбочка его соседа, например, ломилась от колбасы и апельсинов. А к Кольке приходить было некому, и ему пришлось питаться печеньем и шоколадками из киоска снизу.
Был уже вечер. Колька сидел на своей кушетке в коридоре, думал о бренности бытия и горевал о лучшем друге. Опасная медсестра только что отругала его за то, что он слушал музыку: она считала, что это вредно для его головы. Он тогда опустил эту самую голову и начал рассматривать освещенные белым больничным светом ноги и костыли прогуливающихся. И вдруг глаза его остановились на стройных ножках в модных сапожках. Колька поднял голову. Перед ним стояла Машуня.
— Привет! — воскликнула она радостно. — А я вот к тебе в гости решила забежать после работы. Как ты?
Лицо Кольки моментально просветлело. Блин, он просто глазам своим не верил!
— Уже лучше, — наврал он. — Намного-намного!
— Это тебе! — выдала ему большой пакет Машуня. — Там фруктики всякие.
— Да зачем же? — как всегда захлопотал Колька. — Ты присаживайся… У тебя-то как дела?
Но Машуня не успела ответить.
— Добрый вечер, Николай! — торжественно произнес Иван Федорчук, выруливая в коридор с лестничной площадки.
Следом за ним появился понурый Миндия Гегемоншвили. Оба были облачены в белую и струящуюся одежду медперсонала, причем Федорчуковский халат смотрелся на нем как платье-мини, отчего следователь выглядел несколько комично.
— Здрасте! — изумленно проговорил Колька.
Ох, принесли же черти этих следователей именно тогда, когда к Кольке пришла Машуня!
— И ты тут? — удивился Федорчук, завидев Иголину, но тут же перестроился на деловой лад и вежливо поинтересовался: — Как чувствует себя больной?
Однако глаза его при этом все равно скосились на Машуню.
Колька вздохнул и снова наврал:
— Я чувствую себя нормально.
— Ему, скорее всего, лежать положено, — предположила она. — Может, мы в палату пойдем?
Колька при это поморщился, а все остальные заботливо согласились.
В палате пахло кисло и противно. Забинтованный как мумия сосед с задранной на каком-то агрегате ногой ел суп из баночки.
— Слюшай, как вы тут живетэ? — подал голос Миндия, решив проявить участие и другие положительные качества человека. — Провэтрить надо!
— Здесь нельзя, — печально произнес Колька.