— Сбросимся на харчи, а огненную воду мы с Николашей возьмем на себя. Катеринина площадь и тортик, а елку и фрукты пусть Сашка купит.
— У меня искусственная есть.
— Искусственную не надо. Ни вида у нее, ни запаха. И вообще, искусственная елка — это первый шаг к резиновой женщине. Лучше маленькую, но настоящую.
— Хлопушек купим и бенгальских огней…
— Молодец, Сашок. Бенгальских огней обязательно. А хлопушек не надо. Я контуженый и выстрелов боюсь. Лучше лишнюю бутылку водки.
— Водка лишней никогда не бывает, — поправил друга Банников.
— Золотые слова! — Лысенко вскинул белесые брови, и его голубые глаза заблестели.
* * *
— Ты чего приехал, Паша? — встретил шурина вопросом Владимир Парасочка.
— Да так. Надоело все, — неопределенно ответил шурин. — Тебя повидать, рыбки половить.
— Так ты ж вроде не ловишь зимой?
— Да вот решил попробовать…
Владимир Парасочка уже около недели жил на даче. Ни о чем не думал, ничего не делал. Только ходил раз в два дня в магазин за водкой и раз в день — в сарай за дровами. Топил печку-буржуйку и пил. Закусывал черным хлебом и рыбой в томате. Хотя в сельском магазине было все — и ананасовые шайбы, и копченые куры, и двадцать сортов колбасы. Ничего не хотелось.
— Ну у тебя тут и… — Шурин поморщился, входя в комнат у.
— Срач, — безразлично закончил за него Парасочка. — Извини, гостей не ждал.
Комната действительно была не в лучшем виде. Пол не метен, затоптан. На столе — банки от рыбы. В томатной жиже — одуряюще вонючие окурки. Пустые бутылки — под столом, возле дивана, у порога. Одна, недопитая, стоит на столе. Парасочка плеснул в стакан.
— Будешь?
— Не откажусь. — Шурин покрутил головой. — Проветрить бы только. А то хоть топор вешай.
— Да ладно, тепло выпускать. Будем, Паша!
Чокнулись. Шурин сноровисто проглотил водку и крякнул.
— Закусывай. — Парасочка пододвинул ему початую банку и нарезанный хлеб.
— Я тут тоже привез кой-чего. — Павел кивнул на объемистую сумку. — Харчей привез. Ленка привет тебе передает.
Ленка, жена шурина, за глаза называла родственников «буржуи́ проклятые», почему-то с ударением на последней букве в слове «буржуи». Владимир сразу понял, что продукты передала Светка, но не подал виду.
— Спасибо ей скажи. Ну что, еще по одной?
— А давай! — Шурин махнул рукой. — Все равно в такую погоду не ловится ни хрена…
Выпили еще. Шурин стал выкладывать гостинцы. Кольцо копченой колбасы. Кусок сыра. Моченые яблоки в полиэтиленовом пакете. Буженина. Корейская морковка. Пачка масла. Кулек конфет. Печенье «союзное», печенье «курабье». Зефир в шоколаде. Вермишель быстрого приготовления. Два белых батона. Пакет сахара. Банка кофе. Банка сгущенки.
— Еле допер от электрички, — пожаловался шурин.
— Все тут можно было купить. — Владимир снова плеснул в стаканы.
— Разве ж ей втолкуешь. — Шурин одним махом опрокинул стакан и занюхал черным хлебом. — Хорошо пошла! — сообщил он родственнику.
Парасочка с мрачным видом кивнул и выпил. Колбаса лежала на столе и благоухала, заглушая вонь многодневного пьянства. Он разодрал пакет с мочеными яблоками, взял одно и откусил. Ленка не любила моченых яблок. А вот Светка и он — любили. Яблоко было свое, из этого вот запущенного сада, за которым он не успевал ухаживать, но яблоки все равно исправно родили, и Светка тоже была своя. «Двадцать шесть лет как один день, — внезапно подумал Владимир, еще раз откусывая от пахучего яблока, — и все коту под хвост. Не простит».
— Не знаешь, мои елку купили уже? — спросил он у шурина, наливая еще по одной.
— Какая елка! Кто за ней пойдет! Славка ваш в командировке, только завтра вернется. И сразу теща его захомутает, к матери и показаться некогда будет. Дочка твоя любимая, ты меня прости, Вовик, всегда была белоручка, а теперь мужик ее совсем распустил. Чтоб она матери за елкой пошла? Да ни в жисть! У Светки до сей поры радикулит, сам знаешь… Да! У нее там печка ваша мудреная сломалась, духовка не работает. Мастера вызвала и ждет, ждет… Какой мастер под Новый год! Я б помог, да не разберу ни хрена. Ну, за все хорошее. — Шурин внезапно закрыл глаза и уронил голову на руки. — С ночной только… В электричке покемарил, остановку чуть не проехал, — забормотал он, — сумка тяжелая, падла… Холодно… У Светки радикулит…
— Ладно. — Владимир Парасочка легко поднял хлипкого шурина и переложил на диван. — Ладно. Елки, говоришь, нету? Щас сделаем вам елку. Ты спи пока, — обратился он к уже спящему мертвым сном шурину. — Спи, Паша. Я сейчас.
Через час они уже ехали в машине по направлению к городу. На багажнике сверху лежала пушистая сосенка, срубленная в леске через дорогу, а на заднем сиденье мертвым сном спал шурин.
Владимир Парасочка ехал осторожно, не гнал, хотя милиции на дорогах не наблюдалось. Какой дурак будет в такой холод в потемках стоять? Мела поземка, и с черного неба сыпался мелкий, колючий снег.
— Отдам елку и все, — бормотал Парасочка, — а то что ж за Новый год без елки? Радикулит, и елку некому поставить. Поставлю елку, и все. Да! Печку надо починить. Пашка, блин, не разобрался. Да разве Пашка разберется? Починю ей печку, и все. А то что за Новый год без печки! Светка всегда гуся жарит, «наполеон» на пиве печет… — Он сглотнул. — Слышь, Паш, — спросил он сопящего позади шурина, — а что, моим-то Светка про меня ничего не сказала?
Шурин мирно спал, открыв рот, шапка съехала ему на глаза.
— А хоть бы и сказала, — бормотал Парасочка, — хоть бы и сказала. Милые бранятся — только тешатся! Да и кто они такие, чтобы отца и мать… Двадцать шесть лет как один день…
Они уже подъезжали. Во рту у Владимира Парасочки до сих пор был вкус домашних моченых яблок.
* * *
Даша как раз успела на последний поезд. В вагоне оказалась только она и еще парень в низко надвинутой на глаза вязаной шапочке. Он дремал, откинувшись на диванчике напротив, чуть наискосок от Даши. Она вздохнула и, оглядевшись по сторонам, вытащила из сумочки блокнот и ручку и быстро застрочила. Даша писала стихи. Причем вдохновение накатывало на нее в самых неподходящих местах: в основном почему-то в транспорте. Нет бы дома, за рабочим столом…
— «Осторожно, двери закрываются! Следующая станция…»
— Ты смотри, Снегурка какая! И чего мы там пишем?
Огромный подвыпивший парень плюхнулся рядом с Дашей на сиденье и положил руку ей на плечо.
— Так кому мы пишем? А может, мне? Ты куда?
Даша попыталась встать, но здоровенная лапища дернула ее за капюшон. Блокнот упал, ручка покатилась по полу вагона, сквозняком по проходу поволокло оторвавшийся листок.