Марина поглядела в ее тоскливые глаза, потом перевела взгляд на бьющуюся Агнесс, которую доволокли уже почти до самой воды, – и страх оледенил ее сердце. Но было что-то превыше страха, нечто неопределимое простыми словами – гордость? злость? – и это заставило ее быстро шепнуть Джессике:
– Скачи за подмогой. Приведи Десмонда, Джаспера, кого угодно! А я задержу их. Они не посмеют убить меня!
Джессика смотрела непонимающе, и тогда Марина, сорвав перчатку, свистнула в два пальца – и оба коня взвились на дыбы, словно поняв ее приказ. Они запрядали ушами, заржали, а потом ринулись в разные стороны, как стрелы, выпущенные из луков.
Рыжая лошадка Джессики поскакала по тропе, ведущей к замку, а гнедой Марины понесся к реке.
Веткой с нее сорвало шляпу, туго закрученная коса больно стукнула по спине, но Марина едва ли заметила это: конь во весь опор промчался с обрыва, чудом не выбросив ее из седла и не сломав себе ноги, и стал, весь дрожа от напряжения, между рекой и мужчинами в белом, которые подтащили черное тело к самой воде, и его уже лизали волны.
Марина соскочила наземь и, путаясь в дурацком хвосте амазонки, кинулась к Агнесс, лежавшей лицом вниз. Сорвав другую перчатку, вмиг развязала узел на ее затылке и, рывком приподняв, посадила, чтобы та могла вздохнуть.
Лицо Агнесс было сплошь залеплено песком, и Марина, смахнув желто-серую массу, едва не зарыдала, увидев, как безобразно исцарапано и избито это хорошенькое, смуглое личико, которое она когда-то люто ненавидела, а сейчас с трудом могла вспомнить – за что.
Агнесс была в обмороке. Голова ее тяжело упала на плечо Марины, и она даже не вздрогнула, когда Марина закричала что было силы:
– Остановитесь! Не троньте ее!
После мгновенного замешательства вперед шагнул высокий мужчина, и, хотя лицо его было закрыто, по голосу, властному, твердому, Марина сразу узнала Сименса:
– Прошу вас удалиться, миледи. Мы все сделаем сами.
– Ничего вы ей не сделаете, – яростно выдохнула Марина. – Только развяжете руки и отпустите.
– Она ведьма, миледи, – качнул капюшоном Сименс. – Вы это и сами знаете.
– Ничего я не знаю! – вскричала Марина. – Я просто наговорила вам, что в голову взбрело, а вы и поверили! Все это сущая чепуха – и про мак, и про жабу, и куклу… куклу я тоже сделала сама! – выкрикнула она, с радостью обвинив себя в том, что только что, высказанное Джессикой, показалось ей чудовищно оскорбительным.
Белые балахоны, окружавшие Сименса, взволнованно заколыхались, подались было к Марине, однако предводитель остановил их одним мановением руки.
– Вы лжете сейчас, миледи, и сами знаете, что лжете, – сказал он терпеливо и даже печально. – Жаба, кукла – это одно, это лишь подозрения, но как быть вот с этим доказательством?
Эффектным движением он выхватил из-под плаща какой-то предмет. Это была туфля: изящная кожаная туфелька со сбившимся каблучком.
– Все было так, как вы говорили, миледи! – провозгласил Сименс. – Ведьму никто не видел, но один след она все-таки оставила на рассыпанном маке. След вот этой туфли! – И он торжествующе воздел сие страшное и глупое доказательство в воздух, после чего вся белая братия тоже воздела руки.
«Она слишком изящна для горничной, – подумала озабоченно Марина как о чем-то существенно важном, – эту туфельку не постеснялась бы носить и леди. Откуда у нее могли быть такие туфли? Ну конечно, Десмонд подарил!»
Эта мысль вызвала в сердце лишь слабый отзвук прежней ревности, и Марина, встрепенувшись, воскликнула:
– Если у вас нет жалости, побойтесь хотя бы сэра Десмонда! Он не простит вам, если вы убьете Агнесс!
– Когда бог наделяет нас своим божественным прозрением, никто не смеет становиться на нашем пути, лорд он или простой крестьянин, – высокомерно усмехнулся Сименс. – Отойдите, миледи!
– Миледи? – вдруг подал голос один из его свиты. – Ты называешь ее миледи, брат?! Неужто ты ослеп? Она примчалась на черном коне, одетая в черное, чтобы спасти свою пособницу! Сдается мне, что сегодня нам предстоит испытать не одну женщину, а двоих!
Он близко наклонился к Марине и, улыбаясь со злобностью поистине адской, проскрежетал, обдавая ее зловонным дыханием:
– Ты и не подозревал, что ведьмы могут иметь такое ангельское обличье? Но вспомни, брат, как бывают коварны злые духи!
– Вы тут все с ума сошли! – закричала Марина, с силой отталкивая эту мерзость, но в голосе ее звучал страх, а лицо, она чувствовала, стало белей, чем стена. – Говорю вам, ни я, ни Агнесс – не ведьмы!
– Это мы узнаем очень скоро! – пролаял обвинитель, но тотчас осекся, когда рука Сименса легла на его плечо.
– Угомонись, брат, – мрачно сказал Сименс. – Держись подальше от леди. У нас есть дела поважнее! – Он дал знак двум мужчинам, стоявшим рядом. В то же мгновение один схватил Марину за локти и свел их за ее спиной с такой силой, что она взвыла от боли:
– Отпустите! Да чтоб вам всем провалиться! Чтоб вам всем обезножеть!
Тотчас тяжелая потная ладонь запечатала ей рот, и Марина замерла, чувствуя, что, если рванется, руки ее будут выломлены из суставов.
Второй пособник Сименса тем временем выхватил нож и сноровистым движением разрезал веревки, опутывавшие Агнесс. Две пощечины привели девушку в чувство. Она застонала, пошевелилась, пытаясь встать. Человек в балахоне вздернул ее на ноги и держал так некоторое время, пока Агнесс не утвердилась на ногах, не обтерла лицо рукавом и не глянула вокруг осмысленным взором.
Первой она увидела Марину: с заломленными за спину руками, растрепанными волосами, едва ли не стоящую на коленях, с зажатым ртом, – и Марине почудилось, что она бредит, потому что глаза Агнесс при виде ее унижения сверкнули торжеством. Хрипло хохотнув, она захлопала в ладоши, но тут же веселье сползло с ее израненного лица, выбелив его до мертвенной желтизны: она разглядела белые балахоны, столпившиеся вокруг, и безликие белые капюшоны, чьи слепые взоры, чудилось, прожигали ее насквозь.
Истерически вскрикнув, Агнесс метнулась в одну сторону, в другую – белая стена вокруг осталась неколебима.