— Мне не хотелось бы говорить на эту тему, — потупилась Лиля.
— Про твои желания я не спрашиваю, — резко осадила я. — Мы с тобой не на пикнике. Ты арестована. Разве ты этого еще не поняла?
Лиля растерянно посмотрела на свои до сих пор связанные руки, вспомнила про ФСБ или еще про кого-то, кто никак не давал ей покоя.
Я думала, что девушка после моих слов вновь разразится слезами, но она только один раз жалостно всхлипнула и с усилием заговорила:
— Я сама виновата, потому что влюбилась в своего учителя. Как последняя девчонка. Но в него все влюбляются. Стоит вам только увидеть его, вы бы тоже, я знаю… Но тогда я думала, что все дело в особом обаянии — ну, как у настоящего Казановы, хотя сейчас я точно знаю, что другое…
— Что ты имеешь в виду?
— Гипноз. Этот ужасный человек все что угодно может заставить сделать. Правда. И вы этого даже сами не заметите. Вы когда-нибудь видели, как уж притягивает к себе лягушку?
— Погоди, у нас мало времени, давай не отвлекаться…
— А я и не отвлекаюсь! Так вот: он совершенно ничего не делает, а только на нее смотрит. А лягушка кричит изо всех сил, прыгает, дрыгается, а все равно сантиметр за сантиметром приближается к ужу, хотя знает, что для нее это гибель. Я когда маленькой была, однажды на пруду такую сцену видела, до сих пор помню. Правда, я в ужа камень бросила, и он сразу уполз, а тут никто…
— Итак, при каких обстоятельствах вы сообщили Льву Грымскому про лабораторию? Зачем?
— Я же говорю — по глупости! Он ведь совершенно не обращал на меня никакого внимания, вот я и решила ему доказать, что у меня тоже за душой кое-что есть, всякие серьезные секреты. Мы как-то оказались в одной компании — там был папин заместитель, Виктор Петрович Бредихин, а Лев — его институтский друг. И вот когда мы с моим учителем остались наедине, я ему выдала…
— И что же? После этого он переменил к тебе свое отношение?
— В том-то и дело, что после этого, — тяжело вздохнула Лиля. — Только я теперь это понимаю, а тогда… Точь-в-точь как та лягушка на пруду.
— С какой целью он решил похитить пробирки, этот твой уж ползучий?
— Ой, не знаю. Он про это ничего не говорил. И вообще — я до последнего момента не знала, что он замыслил. Даже и сейчас в голове не укладывается.
— Хорошо, но как же удалось осуществить похищение?
— А вы сами разве не знаете? — спросила Лиля с тайной надеждой. — Может, не надо?
— Мы уже договорились о том, кто и как должен отвечать на мои вопросы, — одернула я ее снова строго. — И это не подлежит обсуждению.
— Конечно, я просто очень волнуюсь, — сразу засуетилась Лиля. — Так вот, Лев каким-то образом, наверное, через своего друга Бредихина — я уже сказала, это папин заместитель по лечебной части — сумел выследить, когда из лаборатории два раза в месяц, кажется, выходит какой-то человек, сотрудник. Я даже сама удивилась — он такой хорошенький, совсем молодой, на амурчика чем-то похож. И Лев попросил меня с ним познакомиться, как бы ненароком. Вообще-то это было нелегко, потому что папа не любил, чтоб я появлялась в диспансере, но мы все равно выбирали время, когда отца не было, и я этого парня встречала, будто ненароком.
— Поймала на свою удочку? Но как ты вообще согласилась выступить в виде приманки?
— Но я хотела у Льва научиться гипнозу! И он сказал, что у меня есть хорошие данные, что это будет первой моей серьезной проверкой, как я смогу воздействовать на другого человека, ну, на того мальчика из лаборатории…
— И как же?
— Да нет, я пока просто учусь. А на третий раз, когда мы с Валентином уже познакомились и спокойно беседовали, подошел Лев, вроде бы как случайно, и как-то его по-своему загрузил, задал определенную программу. Я не знаю, правда, как он это делает. Фантастика какая-то!
— И что же, Грымский внушил Лепесточкину при помощи гипноза, чтобы тот стащил и передал ему пробирки?
— Как я поняла, он внушил ему, чтобы тот вернулся к себе, а среди ночи взял пробирки и под утро сам принес и отдал мне в руки. Точнее, нам в руки. Валентин так и сделал. Но вчера ночью Лев разыскал меня — он был в совершенной ярости! — и сказал, что пробирки куда-то исчезли, и стал меня обвинять. Но я ничего не знаю.
— Он тебя бил?
— Да, он меня бил, — кивнула Лиля, и по ее щекам снова безостановочно потекли слезы. — Бил, угрожал. А вчера, когда мы убежали от ФСБ, ну, от кого-то из ваших, он привез меня домой и пытался что-то узнать при помощи гипноза. А когда ничего не получилось — я же действительно не имею ни малейшего представления, куда подевались эти проклятые микробы! — этот ужасный человек, которого я считала своим учителем и на кого почти что молилась, еще сильнее меня избил, связал и сказал, что, если я не вспомню, куда делись пробирки, он меня убьет. А я не зна-а-аю, правда. Я думала, меня уже убивать пришли, а я ничего не зна-а-аю…
— Стоп, только не реви, — приказала я Лиле и начала ее развязывать.
Да, сейчас она говорила мне правду и, по всей видимости, выложила все, что знала. Но для меня этой информации было совсем недостаточно. Наоборот, получалось, что внутри одной тайны скрывалась еще одна.
Теперь мне известно, кто первый раз украл злополучные микробы, но, как оказалось, был еще какой-то вор, о котором не знали сами преступники.
Как в матрешках, которых в избытке продают на московском Арбате: открываешь одну, в виде Ельцина, а внутри еще какой-нибудь Чубайс сидит, а дальше — более мелкие личности, с ноготок, вроде Жириновского или Бабурина. Ну надо же, и чего это меня потянуло на политику? Никак «сверхсекретный» клиент что-то и впрямь сделал с моими мозгами, повернул в новую сторону.
— Где сейчас Лепесточкин? Тот парень, из лаборатории?
— Не знаю, — пожала плечами Лиля. Но я уже могла различать по выражению ее лица, когда девушка врет, а когда говорит правду. Похоже, что сейчас дочка главного врача снова зачем-то врала. Может быть, хотела скрыть свое соучастие хотя бы в деле похищения человека?
— И все же я советую тебе припомнить и сказать мне правду. Это в твоих интересах.
— Наверное, Лев отвез его к себе на дачу, я так поняла. Он там обычно работает. Сказал, что скоро Валентина отпустит. Но теперь, когда пробирки пропали… Понимаете, ведь Лев сам решил их на короткое время оставить в больнице, чтобы сразу потом передать нужным людям. А они куда-то подевались.
— Ты опять что-то не договариваешь, крутишь, — сказала я задумчиво. — Не понимаю, зачем Грымскому было выпускать из своих рук то, чего он так долго добивался?
— Да он, наоборот, хотел, чтобы пробирки вообще ни разу не коснулись его рук! — воскликнула Лиля. — Он же знаете какой осторожный, гад! До смерти трясется за свою шкуру. Вы забыли? Там же внутри всякая чума и прочая гадость. Он поэтому их сразу мне отдал, а потом за ними кто-то должен был прийти. Я до сих пор понять не могу, зачем они ему понадобились, эти микробы? Ведь Грымский из той породы людей, кто руки моет через каждые полчаса, а не только перед едой! Вы бы видели только, какие у него холеные, белые руки! Даже с маникюром. Сволочь! Сволочь!..