Объяснение прозвучало неубедительно. К чему лицемерить? Я старалась, чтобы Хьюго ничего не замечал. Инцидент, скорее всего, произошел из-за того, что Генри любит трудности и, проведя со мной неделю, полную гармонии, доверия и понимания, захотел разногласий.
— Нет, Анаис, я не хочу воевать с тобой. Но я потерял уверенность в себе. Ты сказала, что Алленди…
О, Алленди! Значит, я ранила Генри, задела его за живое. Ревность внесла в его жизнь свежую струю. Я сказала:
— Ты наслаждаешься собственной ревностью! К чему эти вопросы?
И тут он произнес слова, которые меня по-настоящему задели:
— Чего хочет каждый мужчина (чего хочет каждый мужчина!) — это знать наверняка, что женщина любит его так сильно, что ни один другой мужчина ее не интересует. Но я знаю, что это невозможно: в любой радости живет трагедия.
Будем ли мы искренни друг с другом? Сумеем ли?
— Послушай, — говорю я, чувствуя странную неловкость, — все, чего может хотеть мужчина, я отдала тебе, а ты даже не заметил.
— Это прекрасно, — ответил он очень нежно и слегка удивленно.
Наша первая дуэль подошла к концу.
Во всем этом есть некоторое безумие, хотя и проявляется оно скорее в объяснениях Генри, а не в поступках. Была ли это сцена ревности или первое проявление неуверенности Генри в сфере человеческих отношений, его непредсказуемости? Впервые я столкнулась с человеком, чья личность оказалась сложнее моей. Возможно, мы стали интереснее друг другу ценой доверия. Генри я нужна в качестве своеобразного камертона, готового откликнуться на весь набор производимых им звуков. Сама же я, признаюсь, утратила веру. Вместо того чтобы слепо, как раньше, распахнуть Генри душу, я напрягаю ум и в общении с ним применяю всю свою хитрость.
Чуть позже Генри со слезами на глазах рассказывает мне, что его отец голодает. Я сижу неподвижно, не чувствуя никакой жалости. Я бы отдала полжизни, чтобы узнать, послал Генри отцу — в ущерб собственной сытости — хоть часть тех денег, которые я давала ему, или нет. Все, что я хочу знать, — способен ли Генри солгать мне? До сегодняшнего дня у меня получалось одновременно любить Генри и обманывать его. Но ложь не проникала в мою душу, не становилась частью моего существа. Моя ложь — как одежда. Когда я любила Генри так, как в те незабываемые четыре дня, тело мое было обнажено, но и душа сбросила все покровы. Я забыла о всякой лжи. Ложь порождает безумие. Ступив на порог пещеры обмана, я провалилась в темноту.
У меня не было времени записывать свое вранье. Я хочу начать. Возможно, я просто боюсь признаться, даже самой себе. Если для писателя, который, по словам Олдоса Хаксли в «Контрапункте», подобен «потоку духовной протоплазмы, способной течь в любом направлении, поглощая все на своем пути, способной просочиться в любую щель и принять форму любого сосуда», — если для писателя невозможна гармония, то, по крайней мере, возможны правда или откровенное признание собственной неискренности. Алленди говорит, что я населяю истинными чувствами свои фантазии и однажды они могут поглотить меня. Алленди назвал меня неискренней. Да, я благороднейшая из лицемерок. Психоанализ свидетельствует: моим поведением руководит злоба. Я позволяю своему любовнику спать в постели моего мужа не ради того, чтобы кого-нибудь унизить. Мне даже не кажется, что это кощунство. Если бы Генри был посмелее, я дала бы Хьюго снотворное, а сама отправилась бы в постель Генри. Но Генри боится украсть даже один поцелуй. Когда же Хьюго уехал, он повалил меня прямо на землю, на заросли плюща в глубине сада.
Я провела четыре дня со страстным любовником. Меня трахал дикарь. Я лежала, выдыхая из себя человеческие чувства, и знала, что рядом со мной не человек, а писатель, прикрывающийся маской.
Мои вчерашние слова об искренности, о том, что люди зависят друг от друга, о полном доверии, невозможном даже с самым близким человеком, достигли цели.
Возможно, мое желание удержать радость тех четырех дней с Генри — пустое дело. Наверное, я, как Пруст, не способна двигаться. Я выбираю точку в пространстве и вращаюсь вокруг нее, как вращалась два года вокруг Джона. Генри будто все время колотит молотком, так что искры летят, и при этом его совершенно не интересует, что может случиться.
Я спрашиваю его:
— Когда чувство к Джун возвращается к тебе, меняется ли хоть на мгновение твое отношение ко мне? Прерывается ли связь между нами? Ты возвращаешься к истокам или твои чувства — как улица с двусторонним движением?
Генри ответил, что все время прокручивает в голове текст письма к Джун: «Я хочу, чтобы ты вернулась, но ты должна знать: я люблю Анаис, ты должна смириться».
Мое сексуальное несовпадение с Хьюго ужасно. Его постоянные ласки невыносимы. До сегодняшнего дня мне удавалось обманывать себя, находить удовольствие в близости с ним. Но теперь я бы скорее согласилась жить с совершенно незнакомым мужчиной. Я содрогаюсь, когда Хьюго сидит рядом, гладит меня по ногам, ласкает грудь. Сегодня утром, едва он дотронулся до меня, я раздраженно отпрянула и ужасно смутилась. Мне нестерпимо его желание. Хочется убежать, спрятаться. Для Хьюго мое тело умерло. Какой теперь будет моя жизнь? Смогу я притворяться дальше или нет? Мои оправдания так глупы — плохое самочувствие, настроение. Откровенная ложь. Я обижаю Хьюго и знаю это. Но боже, как мне нужна свобода!
Во время сиесты Хьюго снова пытался овладеть мной. Я просто закрыла глаза и поплыла по течению, не получая никакого удовольствия. Да, в этом году я достигла новых вершин наслаждения, но правда и то, что никогда раньше я не падала в такую черную бездну. Сегодня вечером я боюсь сама себя. Я могла бы уйти от Хьюго, пусть бы мне даже пришлось торговать своим телом, принимать наркотики и умереть — с превеликим наслаждением.
Я попросила Хьюго, который был горд тем, что немного опьянел:
— Ну скажи мне о себе что-нибудь, чего я не знаю, хоть что-нибудь новенькое. Тебе не в чем признаться? И ты не можешь ничего придумать?
Хьюго ничего не понял — точно так же, как ничего не заметил, когда я уклонилась от его ласк. Милая глупая доверчивость. Над тобой смеются, тебя используют. Почему же ты не становишься умнее, подозрительнее? Почему не отвечаешь ударом на удар, почему в тебе нет ни единого отклонения от нормы, нет страсти, почему ты никогда не разыгрываешь комедий, почему в тебе нет ни капли жестокости?..
Сегодня во время прогулки я вдруг поняла, что подала Генри множество идей о Джун и он с успехом использует их. У меня такое чувство, как будто он обокрал меня. Генри пишет, что кажется себе мошенником. Что делать… Я женщина и пишу, как женщина. Я напряженно работала все утро и все еще полна сил.
То, о чем попросил меня Генри, просто невыносимо. Я вынуждена не только довольствоваться полулюбовью, но и подпитывать его понимание Джун и снабжать материалом для книги. На каждой новой странице этой книги Генри все больше оправдывает Джун. Я отчетливо понимаю, что он перенял мой взгляд на нее. Ни одной женщине никогда не задавали так много вопросов. Он словно испытывает мое мужество. Как мне вырваться из этого кошмара?