Письмо это заслуживает того, чтобы быть здесь приведенным, – просто чтобы понять, отчего впоследствии Наденька Нарышкина проявляла великую душевную черствость по отношению к человеку, которого еще недавно так пылко любила.
Итак, Александр Васильевич Сухово-Кобылин писал:
«С годами все реже становятся мгновения покоя и счастья… Как вспомню, один только раз удалось мне вдохнуть в себя эту живую, живящую и полевым ароматом благоухающую атмосферу. Живо и глубоко залегло в глубине воспоминание. Это было году в 1848 или 1849, то есть мне было 31 или 32 года. Мы были с Луизой в Воскресенском. Был летний день, и начался покос в Пулькове, в Мокром овраге. Мы поехали с нею туда в тележке. Я ходил по покосу, она пошла за грибами. Наступал вечер, парило в воздухе, было мягко, тепло и пахло кошеной травой. Мирно и тихо шуршали косы. Я начал искать ее и невдалеке, меж двух березовых кустов, нашел ее на ковре у самовара в хлопотах, чтобы приготовить мне чай. Солнце было низко, прямо напротив нас. Я сел, поцеловал ее за милые хлопоты и за мысль устроить мне чаепитие. По ее лицу пробежало ясное вольное выражение из тех, которые говорят, что на сердце страх как хорошо. Я вдохнул в себя воздух и тишину той мирной картины и подумал – вот оно где мелькает и вьется, как вечерний туман, это счастье, которое иной едет искать в Москву, другой в Петербург, третий – в Калифорнию. А оно вот здесь, подле нас, вьется каждый вечер, когда заходит и восходит солнце, и вечерний пар оседает на цветы и зелень лугов.
Но я понимаю, что невозможно в этом состоянии быть всегда!»
Мария Калергис не просто так имела в любовниках двух очень недурных писателей, Альфреда де Мюссе и Эжена Сю. Общение с ними пошло ей на пользу: у нее был наметанный глаз и хороший вкус, а потому она мигом отметила вычурный стиль, нелепые красивости, подчеркнутые строки, – и усмехнулась. Мария не сомневалась, что перед ней черновик для какого-то будущего произведения начинающего литератора. Сухово-Кобылин, вероятней всего, просто перепутал листки и вложил в конверт (вот она, новая мода посылать письма в закрытых конвертах, а не просто свернутыми и запечатанными, как прежде!), предназначенный Надин, не тот листок. Наверняка следом придут новые послания, в которых Сухово-Кобылин пытается исправить оплошность!
Мария как в воду глядела. Из России вслед этому пришло еще несколько писем от Александра Васильевича, однако Надин их даже не вскрывала, и Сухово-Кобылин посылать их наконец перестал.
Надин более не интересовалась его судьбой и только стороной, спустя много лет, узнала о том, что лишь в 1856 году – то есть спустя после шесть лет после убийства Луизы Симон-Деманш – Сухово-Кобылину удалось добиться пересмотра своего дела. Домашние Александра Васильевича слепо верили в его невиновность и делали все, чтобы ему помочь. Наконец Софья, сестра его, получила с помощью высокопоставленных знакомых доступ к великой княгине Марии Николаевне. Та отнеслась очень сочувственно к несчастью модного драматурга. Да-да! Находясь в тюрьме, еще до того, как быть выпущенным под залог, Александр Васильевич написал пьесу «Свадьба Кречинского», которая возбудила всеобщий восторг при чтении в московских литературных кружках, затем была поставлена в Малом театре, а оттуда перекочевала в Санкт-Петербург, где восхитила императорскую семью. Поэтому сочувствие Марии Николаевны, которая вообще любила благодетельствовать людям искусства, вполне объяснимо. И она обратилась к матери, ее величеству императрице Александре Федоровне, которая, несмотря на свое глубочайшее равнодушие ко всему на свете, кроме своего мужа, детей и семейных забот, иногда вспоминала, что подданные любят добрых господ.
Весной того же года Александр Васильевич приехал вместе с матерью в столицу для непосредственных хлопот. В действие были приведены все связи этой богатой дворянской фамилии. И их хлопоты окончательно уничтожили усилия следователей и прокуроров, которые не сомневались – и совершенно справедливо! – в виновности Сухово-Кобылина и желали добиться его наказания.
Марья Ивановна Сухово-Кобылина написала письмо императрице и добилась высочайшего приказа министерству юстиции прекратить дело. И вот случилось нечто невероятное: в гостиницу, где остановились Марья Федоровна с непутевым сынком, прибыл для завершающего допроса министр юстиции!
Это и в самом деле потрясающее событие Сухово-Кобылин со сдержанным торжеством лаконично описал в своем дневнике:
«Петербург, 12 мая, 1856 года.
Утро сидели с маменькой. В двенадцать часов доложили, что директор департамента юстиции желает ее видеть и будет сам по окончании заседания в Государственном совете. Мы остались дожидаться в гостинице. Были оба в волнении. Условились, чтобы маменька начала говорить о деле, а я буду ей помогать.
В пять часов министр приехал. Вот его слова:
– Сударыня, вы изволили писать его величеству. Императрица передала мне ваше письмо вместе с приказом окончить дело. Оно будет закончено…»
Ну и еще несколько слов, чтобы окончательно распрощаться с Александром Васильевичем Сухово-Кобылиным, ибо к судьбам других героев романа он уже не будет иметь отношения. Через девять лет после убийства Луизы он женился на француженке Мари де Буглон. Но спустя год молодая жена его умерла от туберкулеза. Минуло еще девять лет, и женой Сухово-Кобылина стала англичанка Эмили Смит… Через год ее свело в могилу воспаление мозга! С тех пор Александр Васильевич более не женился, но о нем нежно заботилась единственная дочь, которую он назвал… Луизой! Итак, обе его дочери носили это роковое имя…
Мать Надин, баронесса Ольга Федоровна Кнорринг, единственная из всего семейства Кноррингов-Нарышкиных знала о появлении на свет незаконнорожденной малютки Луизы и дала дочери страшную клятву не открывать этой тайны отцу девочки. Забегая вперед, следует сказать, что она будет держать слово и сообщит Александру Васильевичу о Луизе Вебер только на смертном одре. После этого Сухово-Кобылин, ставший знаменитым драматургом и по-прежнему пользовавшийся большим расположением императорской семьи, приложит все усилия, чтобы восстановить права отцовства над дочерью. С личного императора Александра III соизволения он сможет сделать это только в 1883 году, и еще успеет выдать ее замуж за графа Исидора Фаллетана и порадоваться рождению своей внучки Жанны.
Наденька Нарышкина (пардон, Надин, конечно же, Надин!), которой к тому времени было уже под шестьдесят, ничего не имела против. Она была слишком занята своими делами, своей собственной жизнью, которую считала слишком уж долгой. Но все же как хорошо, что Надин так и не стала женой Сухово-Кобылина, не то, пожалуй, и ее жизнь оборвалась бы спустя год после свадьбы!
Однако упомянутую Надин все же не обошла участь сделаться женой знаменитого драматурга…
* * *
И вот теперь, в Мысловице…
– …Хотите, я назову вам ошибку в моих бумагах? Она называется – Нессельроде. Правильно?
– Я не понимаю, о чем вы сейчас говорите, господин Дюма. В ваших документах нет такой фамилии. Прошу вас покинуть мой кабинет. Наш разговор окончен. Меня ждут мои служебные обязанности.