Оказывается, здесь было хорошо слышно, когда трезвонили и в калитку, и во входную дверь.
Кузнец подошел к наглухо заделанному окну, в котором, видимо, была секретная щелка, и взглянул вниз.
— Наши приехали, — проговорил он озабоченно. — Вот и хорошо — сейчас вместе решим, что с тобой делать. Учти, я проверю каждое твое слово.
— Ой, а я в туалет хочу, не могу больше…
— Говорю тебе, сиди! — прикрикнул Кузнец. — Сейчас разберемся.
Пришлось мне еще несколько минут провести в пыточном кресле — оно было явно похуже любого зубоврачебного.
Через некоторое время Кузнец явился в комнату в сопровождении двух мужчин, один из которых имел ярко выраженную «кавказскую национальность», а другой напоминал благообразного российского дьячка с аккуратной седой бородкой торчком.
— Да, я от кого-то слышал, что Зайчикова грабанули, — кивнул в мою сторону «дьячок». — Громкое дело, сейчас многие об этом говорят. Неужто эта?
— Красивый девушка, а какой вороватый, — неодобрительно заметил кавказец. — Нехорошо.
— Что мне с ней теперь делать?
— Отпусти! — взмолилась я. — Отпусти, я заплачу, у меня есть деньги… Много!
— Ха, которые ты у Зайчикова стырила? Может, ты мне еще его барахлишко заодно принесешь? Уж не хочешь ли ты меня под это дело подставить? Ты, конечно, девочка ловкая, но тут у тебя ничего не выйдет, — засмеялся Кузнец.
— Да нет, у меня есть другие деньги, чего вы…
— Я тебя отпущу, а ты потом скажешь: истязал, допрашивал… Брату нажалуешься. По глазам же видно!
— Клянусь, даже не вспомню — я ведь сама виновата! Я сюда больше не покажусь, вообще дорогу забуду и всем нашим скажу…
Почувствовав, что слова «сама виновата» прозвучали из моих уст как-то особенно неуместно, я добавила:
— Сама виновата, что попалась. Что уж тут теперь. Придется расплачиваться. Но только не в ментовку. Говори, сколько хочешь получить с меня? Я сейчас скажу, чтобы кто-нибудь привез…
— Слушай, ладно, хватит девчонку мучить, — вступился бородатый. — Пусть принесет тысчонку долларов, если ей так хочется, — и дело с концом. У нас других забот полно. Я привез партию — иди принимай. А кое-что уже можно и пристроить. Некогда сегодня фигней заниматься.
— Какой вороватый, — снова прицокнул языком нерусский мужчина. — За таким вороватым очень много следить надо. Но она никуда не убежит. Отвяжи женщину — женщин так нельзя, ты снова сильно нехорошо делаешь.
Кузнец молча начал меня освобождать, а я еще никак не могла поверить в свое спасение.
От неудобного сидения у меня настолько сильно затекли руки и ноги, что я никак не могла сразу же встать и лишь шевелила конечностями, желая хоть как-то размяться.
— Ишь ты, добренький какой, — недовольно пробормотал Кузнец, а потом обратился ко мне:
— Так как, ты говоришь, зовут того твоего друга, от которого ты про нас узнала?
— Конищев. Сергей Конищев.
— Был такой, — нетерпеливо подтвердил «дьячок», который словно куда-то сильно торопился. — Приводил я его один раз. Но оказалось, что пустой человек, ничего так и не понял.
— Тогда вот что — нужно будет разыскать снова этого самого Конищева, чтобы он подтвердил, что знает эту красотку и все, что она тут наговорила. Только тогда я ее смогу со спокойным сердцем отсюда выпустить, — сказал Кузнец, но потом добавил:
— Может быть, смогу. Сделаешь, Шарим?
— Сделаем, — кивнул нерусский. — Доставим. Сегодня только все надо, завтра нам сильно не до того будет, слушай.
— А мне в туалет сильно надо, — напомнила я.
— На первом этаже, дверь направо. Пусть идет, — сказал торопыга с бородкой. — Сейчас уже должны подъехать.
— Пошли в смотровую, — скомандовал Кузнец.
— А в туалете у вас тоже видеокамеры установлены? — не удержалась я от вопроса.
Но Кузнец только хохотнул и повлек своих приятелей к выходу.
Я услышала, как на лестнице «дьячок» озабоченным голосом произнес:
— Имей в виду, завтра еще одного мужика из районной администрации в твой «музей» приведу: он и рыбак, и охотник, сам какие-то чучела дома собирает. Пусть все знают, что тут живет коллекционер-затворник, — нам это пригодится. Принимать будешь на первом этаже.
— А ты гипс привез? — перебил его вопросом Кузнец. — А сами изделия?
— Не суетись, Кузнецов, у меня все идет по плану. — Погоди, а когда в театр отвозить будем? Я не могу так рисковать! Ты же говорил — сегодня.
— Завтра, завтра. Не пойму, что ты такой нервный? Из-за девчонки, что ли? Проверим мы ее, вот увидишь — еще баксов с нее слупим.
— В ментовку сдавать опасно — может со злости на нас натравить, — сказал Кузнец.
— А чего? Снова забавлялся? — сердито проговорил «дьячок». — Мне эти твои фокусы уже…
Окончания разговора я не услышала — мужики спустились по лестнице вниз и исчезли в какой-то комнате.
Что за гипс? Какой еще театр?
Да, чудны дела твои, господи, — как любила говорить моя бабушка.
А если дела творятся к тому же от имени другой, нечистой, силы, то, как правило, они не менее разнообразны — это я уже знала по собственному опыту.
Я наконец-то осталась одна — и теперь уже не окольцованная и не с заклеенным ртом.
Дверь из мастерской не заперли, и я могла ходить по дому, куда мне вздумается.
Наверное, Кузнец нарочно предоставил мне полную свободу, чтобы подглядеть, а куда же мне все-таки вздумается?
Попробовать бежать было бесполезно — я все равно не смогу незамеченной пересечь двор, а после этого со мной шутить и даже просто разговаривать уже точно никто не будет.
Наоборот, теперь я должна была следить за каждым своим шагом и постараться ничем не выдать себя.
Нужно смириться с тем, что мне придется провести в этом «гостеприимном» замке еще какое-то время, теперь уже в ожидании Конищева.
Только бы он меня не подвел!
Если за это время Кузнец не придумает по отношению ко мне еще что-нибудь страшненькое.
Самое главное — любым способом избежать интимных отношений с Кузнецом, который теперь вызывал у меня невероятную и, наверное, плохо скрываемую ненависть.
Садюга проклятый!
Ненавижу таких вкрадчивых, интеллигентного вида мучителей с приятной внешностью! , Смотри-ка — называйте его Леонардо.
Художник по части истязаний! Упырь болотный! Я постоянно ловила себя на мысли, что то и дело думаю о том, как бы поизощреннее отомстить Кузнецу за свое унижение, за этот допрос на пыточном кресле, терновый венец, слезу на голой груди, даже за его манеру говорить, нарочито растягивая слова, — в общем, за все, за все!