— Если вы что-то знаете, — с расстановкой промолвил он, — лучше скажите об этом нам. Уверяю, вам это зачтется. А не скажете — вам же будет хуже.
Он не сказал, кем именно зачтется. Да, наверное, этого и не требовалось. За долю секунды Кирилл Васильевич взвесил прошлое и будущее, прикинул возможные риски и осложнения — и без всяких колебаний пошел на попятный.
— Подождите, — сказал он. Мы, впрочем, и так никуда особо не торопились. — Кое-что мне и впрямь известно. Только должен вас сразу же предупредить, что этого слишком мало. И потом, я ни в чем не уверен. Понимаете ли, мы со Славой и в самом деле никогда не были друзьями. — Я уже это понял, — отозвался Ласточкин, не произнося вслух окончание фразы: «…по той скорости, с какой вы его сдали». — Но вы не волнуйтесь, ваши сведения попадут в хорошие руки. Итак?
Воскресенье, 14 апреля. Час истины
— Значит, Екатерина Дашкевич, — сказал Ласточкин, когда мы вернулись в отделение. — Это уже кое-что. Заметь, Лариса Парамонова даже не упоминала о ее существовании, а между тем…
— Между тем все складывается достаточно просто, — сказала я. — Екатерина когда-то работала у Кирилла Васильевича, именно он и познакомил ее с братом жены. Сама Екатерина — неплохой хирург, но меньше года тому назад забросила практику. Уехала за границу, в Швейцарию, где она будто бы получила наследство от родственников, и с тех пор никто не получал от нее никаких вестей.
— Она сделала Парамонову пластическую операцию и скрылась вместе с ним, — подытожил Ласточкин. — Кирилл уверяет, она была серьезно влюблена в этого проходимца… Звони Арбатову.
— Павел!
— Я сказал, звони. Нет у нас с тобой времени раскатывать по Швейцариям. Вот пусть теперь он сам их и ищет. К тому же они почти наверняка сменили имена.
— Но, Павел, — попыталась я воззвать к совести моего напарника, — Арбатов же убьет их!
— А ты ему напомни о его обещании не трогать их. Он же сам тебе это предложил.
Похоже, совесть капитана сегодня спала беспробудным сном. Клокоча от раздражения, я набрала номер нашего сообщника и отчиталась о результатах нашего расследования.
— Это все, что нам пока удалось разузнать, — сказала я под конец. — Только вот что. Вы обещали…
— Никаких проблем, я помню свои обещания, — отозвался мой собеседник и отключился.
Все еще досадуя, я спрятала сотовый и села за свой стол.
— Он их убьет, — пожаловалась я в пространство. — И я никогда не смогу написать об этом в романе. У меня совести не хватит.
— Довольно! — оборвал меня Ласточкин. — Дело еще не закрыто. Надо еще обработать данные о без вести пропавших.
— Какие еще данные? — промямлила я, мучительно соображая, куда он клонит.
Ласточкин хмуро глянул на меня:
— Нам нужен мужчина, который исчез около девяти месяцев тому назад. Возраст приблизительно тридцать пять лет, в детстве, когда ему было примерно лет пятнадцать, перенес двойной перелом левой руки. Нет, ну ты что, совсем забыла, что ли? Тот, кого похоронили вместо Парамонова, он же не мог с неба свалиться, в конце концов!
— Ты прав, — вздохнула я. — Значит, придется перерывать всю картотеку.
— Вот ты этим и займешься, а я пока поищу концы по делу Лазаревых. Сдается мне, мы с тобой что-то там упустили. Только вот что?
Я включила компьютер и залезла в базу данных. Искать сведения о без вести пропавших — не самое, доложу вам, легкое занятие. Приходится просмотреть кучу файлов и узнать массу подробностей, не имеющих никакого отношения к делу. Как правило, заявители указывают одежду, в которой в последний раз видели исчезнувшего, цвет волос и, с грехом пополам, рост и цвет глаз. Однако, когда в вашем распоряжении находится только комплект плохо сохранившихся костей, все эти данные оказываются совершенно ни к чему, и поневоле я пришла к выводу, что Паша Ласточкин в простоте душевной свалил на меня всю самую тяжелую часть работы, а сам тем временем, вперив взор в пространство, машинально рисовал на каком-то клочке бумаги лохматые закорючки, каждая из которых чем-то походила на него самого.
— Паша! — сердито воззвала я к моему напарнику. — Тут полно работы, я даже за неделю не управлюсь!
Павел оторвался от рисования зигзагов и равнодушно покосился на меня.
— Звони Косте, — коротко ответил он.
— Зачем? — изумилась я. — Ведь заключение у нас на руках!
Ласточкин вздохнул и потер подбородок.
— Спроси у него, чем труп занимался при жизни.
Тут, признаться, даже видавшая виды Лиза Синеокова разинула рот.
— Паша, ты что, спятил? Там же одни осколки! Костя был просто в ярости, когда ему их доставили на экспертизу! Что по ним можно сказать, в самом деле?
— Понятия не имею, — отозвался Ласточкин. — Но я доверяю Косте, потому что он настоящий специалист. Так что позвони ему и спроси.
Скрепя сердце я набрала номер Костиного мобильного.
— Алло! — прозвенел в трубке голос эксперта.
— Алло, это Лиза беспокоит. — Я замялась, потому что то, что я должна была сказать, выглядело с моей точки зрения диковато, но отступать было некуда. — Понимаешь, нам нужна твоя помощь. Этот покойник, которым подменили Парамонова… Мы пытаемся понять, кем он мог быть, и Ласточкин велел мне первым делом обратиться к тебе.
— И правильно сделал, — милостиво согласился Костя, — потому что без меня вы как без рук. Что конкретно тебя интересует?
— Ну, кем был покойник при жизни, чем занимался и так далее. Что вообще ты можешь о нем сказать?
— Сейчас… Значит, тяжести он не таскал. И вообще, по-моему, он не пролетарий.
— Откуда ты знаешь?
— Что он не грузчик, ясно по состоянию его позвоночника.
— А что не пролетарий, следует из отсутствия запаха спиртного при вскрытии? — не удержалась я.
— Между прочим, ты зря смеешься, — сухо ответил Костя.
— Хорошо, не буду, извини, — быстро поправилась я.
Костя шмыгнул носом.
— Пальцы, — сказал он.
— Что?
— У него были длинные тонкие пальцы. Такие, знаешь ли, характерные для хороших артистических рук.
Я насторожилась:
— Ты хочешь сказать, что он был художником?
— Или пианистом, — отозвался Костя. — В общем, что-нибудь вроде этого.
— Спасибо, — искренне сказала я. — Большое спасибо.
— Лично я бы все-таки поставил на художника, — продолжал Костя, — потому что пианист — всего лишь исполнитель, а я думаю, этот парень занимался творчеством. В общем, если я окажусь прав насчет художника, купите мне банку кофе. А то мой весь кончился.