А, пошло все к черту! Будем надеяться, что полицейские — никудышные стрелки. И Кеннеди снова устремился вперед.
В его сторону раздался всего лишь еще один выстрел, а потом кто-то, наверное, узнал его. Через мегафон прозвучал приказ прекратить огонь.
— Уходите немедленно! — кричал Кеннеди толпе.
Но им попросту некуда было уходить. Они сгрудились на месте, как огромное стадо. Их тысячи и тысячи. Кто-то любуется салютом, кто-то озирается по сторонам, испуганно и растерянно.
Кеннеди тоже свернул в сторону деревьев. Преодолевая острую боль в груди, он бежал туда, где только что видел Диггера.
«Я умираю», — подумал он. И воображение тут же нарисовало картину, как он в агонии падает на землю, а его сердце перестает биться.
И вообще, какого лешего он пытается сотворить? Разве это не полный идиотизм? Ведь в последний раз он стрелял из пистолета, когда навещал сына в летнем лагере тридцать лет назад. Ему дали пальнуть три раза, и он послал все три пули «в молоко», к немалому стыду своего отпрыска.
Бежать, бежать…
Ближе к вишневым посадкам, ближе к Диггеру.
Агенты тоже заметили, куда он направляется, и сообразили, что мэр, должно быть, преследует убийцу. Неровная шеренга мужчин и женщин в штатском и в снаряжении спецназа полиции устремилась к нему.
Диггер вышел из кустов, направил автомат на толпу. Потом кивнул сам себе.
Кеннеди тоже остановился, поднял пистолет Арделла и нацелил его на преступника. Впрочем, он едва ли понимал, как нацеливать это тяжелое оружие. Стрелять выше или ниже? Но Кеннеди был крепким мужчиной, и пистолет в его руке лежал ровно. Он снова вспомнил, как в летнем лагере стоял рядом со старшим сыном и слушал слова инструктора: «Курок спускайте одним плавным движением. Не надо его дрочить». Услышав это, парни дружно заржали.
И сейчас Джерри Кеннеди плавно спустил курок.
Раздался невероятный для него грохот, и он, кроме того, не ожидал, что ствол при выстреле задерет так высоко.
Кеннеди опустил пистолет ниже. Вгляделся в скудно освещенную поляну. И во весь голос засмеялся.
«Боже мой! Я сумел! Я попал в него!»
Диггер лежал на земле, скорчив гримасу и ухватившись за левую руку.
Кеннеди выстрелил еще раз. Пуля прошла мимо, и он нажал на спуск снова, теперь дважды подряд.
Диггер одним прыжком оказался на ногах. Он стал прицеливаться в Кеннеди, но мэр опять выстрелил. Он снова промазал — пуля вонзилась в ствол дерева, — но она прошла так близко от убийцы, что тот невольно качнулся назад. А потому, когда он выпустил очередь по Кеннеди, тот остался невредим.
Диггер скосил взгляд влево, откуда на него надвигалась шеренга агентов ФБР и полицейских. Он повернул ствол автомата в их сторону и, должно быть, нажал на курок. Кеннеди не видел вспышки пламени, не слышал звуков выстрелов, но один из агентов упал, а в воздух взметнулись клочья дерна. Остальные офицеры бросились на землю, заняв оборонительные позиции. Все целились в убийцу, но никто не стрелял, и Кеннеди понимал почему. Толпа находилась как раз за спиной у Диггера. Открыв огонь, они сильно рисковали попасть в кого-то из ни в чем не повинных людей.
Только с позиции Кеннеди можно было стрелять, не опасаясь этого.
Он поднялся с колен и послал еще пять зарядов в сторону темной фигуры, стремясь отогнать преступника в сторону от толпы.
Но потом пистолет издал сухой щелчок. Патроны в нем кончились.
Он вгляделся еще раз через мушку своего оружия.
И обнаружил, что Диггера уже не видит.
Теперь он тоже сбил дыхание.
А ко всему прочему что-то внутри Диггера надломилось. Он забыл уроки человека, который обо всем ему говорит. Забыл, что нужно убить как можно больше людей, забыл, что никто не должен видеть его лица, забыл, что хотел кружиться и палить, как в том коннектикутском лесу. Сейчас он хочет только поскорее выбраться отсюда и вернуться к Таю.
Пули того человека прошли так близко… «Он почти убил меня. А если меня убьют, что станет с парнишкой?»
Он припадает на четвереньки и устремляется к одному из туристических автобусов. Двигатель работает, это понятно по легкому дымку из выхлопной трубы.
У него сильно болит рука.
Боль…
Смотрите-ка, теперь красная роза расцвела на его рукаве!
Но как же… Клик… Как же это больно.
Он надеется, что никогда в жизни ему больше не будет так больно, как сейчас. Надеется, что Тай вообще никогда не испытает подобной боли.
Глазами он ищет мужчину, который подстрелил его. Почему он так с ним поступил? Диггер не в силах понять этого. Он ведь только делал то, что ему велели.
И если сама ты не любишь меня,
Влюбляюсь в тебя все сильней.
Вспышки салюта продолжают озарять Молл.
Шеренга копов и агентов постепенно приближается. Они начинают стрелять. Диггер поднимается по ступенькам автобуса, а потом оборачивается и посылает очередь в сторону своих преследователей.
В небе рассыпается огромная оранжевая звезда.
— Какая красота! — произносит он вслух. Таю бы это понравилось.
А потом вышибает одно из окон автобуса и тщательно наводит автомат на цель.
Паркер и Кейдж притаились за патрульной машиной.
Ни у того ни у другого нет необходимой тактической подготовки, а потому они понимают, что благоразумнее предоставить возможность проявить себя в открытом бою не просто более молодым, но и более опытным агентам.
И Кейдж не зря прокричал Паркеру буквально минуту назад, что началась настоящая война. Пули метались повсюду. Диггер нашел себе в автобусе надежное укрытие, и теперь посылал выверенные очереди то через одно, то через другое выбитое окно. Лен Харди и еще несколько полицейских залегли по другую сторону Конститьюшн-авеню, прижатые огнем к асфальту.
Кейдж приложил ладонь к своему боку и скорчился от боли. Он не был по-настоящему ранен, но, когда автоматные пули стали прошивать насквозь металл машины, за которой они прятались, он бросился на тротуар и неудачно приземлился.
— Как ты там? — спросил Паркер.
— Чертово ребро, — простонал Кейдж в ответ. — По-моему, сломано. Вот дерьмо!
Правоохранители теперь уже полностью очистили пространство вокруг автобуса и мгновенно начинали поливать его пулями, как только им мерещилась внутри цель. Они первым делом продырявили автобусу шины, чтобы Диггер не смог уехать, хотя, насколько Паркер мог судить, это было бы невозможно ни при каких условиях. Широкая авеню представляла собой сплошную транспортную пробку на километр в каждом направлении.