Вот что я вам скажу: даже на бездушных улицах Нью-Йорка, где человеческое внимание встречается реже, чем такси в дождь, в то хмурое, серое декабрьское утро на нас все оглядывались.
Если что-то и способно затронуть стальные душевные струны обитателей Большого Яблока, то, думаю, это вид клана Беннеттов на марше. Вот они все, одеты в лучшие воскресные наряды и вышагивают за мной гуськом: Крисси три года, Шоне — четыре, Тренту — пять, близняшкам Фионе и Бриджит — семь, Эдди — восемь, Рикки — девять, Джейн — десять, Брайану — одиннадцать и Хулии — двенадцать.
Мне кажется, это особое благословение — знать, что молоко человеческой доброты еще не совсем иссякло в нашем измученном и очерствевшем метрополисе.
Но в то утро я не обращал внимания на ласковые кивки и теплые улыбки, которыми одаривали нас прохожие на Маккларен — живчик Ямми, строитель, продавец хот-догов — от выхода из метро рядом с «Блумингдейлом» до Первой авеню.
Мне надо было о многом подумать.
Единственным жителем Нью-Йорка, который не испытывал ни малейшего желания потрепать малышей за щечку, оказался старик в больничном халате, прикрывший рукой сигарету и откативший в сторону подставку с капельницей, чтобы пропустить нас к нашей цели — главному входу в крыло для неизлечимо больных онкологического центра Нью-Йоркской больницы.
Видимо, ему тоже было о чем подумать.
Не знаю, где больница нанимает персонал для этого страшного отделения, но мне кажется, что кто-то из отдела кадров взломал компьютер апостола Петра и регулярно пробегается по спискам святых в поисках новых кандидатов. Неизменное сострадание и абсолютная благожелательность, с которыми они относились ко мне и моей семье, всегда вызывали у меня восхищение.
Но, проходя мимо вечно улыбающегося Кевина и ангелоподобной главной медсестры Салли Хитченс, я с трудом нашел в себе силы, чтобы поднять голову и слабо кивнуть им.
Сказать, что я не очень хотел общаться, значит не сказать ничего.
— Смотри-ка, Том! — сказала в лифте своему мужу женщина средних лет, явно посетительница. — Учитель привел детишек петь рождественские гимны. Как мило, правда? С Рождеством, детки!
Это нам не в новинку. Я-то сам ирландско-американского разлива, а вот мои ребята — приемыши — всех цветов радуги. Трент и Шона — афроамериканцы, Рикки и Хулия — латиноамериканцы, Джейн — кореянка. У младшей дочки любимый мультик — «Волшебный школьный автобус». Когда мы принесли домой этот диск, она закричала: «Пап, это мультик про нас!»
Выдайте мне пышный рыжий парик — и я превращусь в двухметровую девяностокилограммовую мисс Фриззл. Никто и не признает во мне старшего следователя убойного отдела нью-йоркского полицейского департамента, эмиссара и переговорщика по любому поводу, кому бы и что бы ни понадобилось.
— Ну что, мальчишки и девчонки, вы знаете «В тиши ночной»? — не унималась женщина. Я уже собирался довольно резко одернуть ее, но тут Брайан, старший сын, заметив валивший у меня из ушей дым, решил вставить словечко:
— Нет, мэм. Извините. Не знаем. Зато мы знаем «Звените, колокольчики».
Всю дорогу до ужасного пятого этажа все десятеро с удовольствием горланили про колокольчики. Выходя из лифта, я увидел на глазах у женщины счастливые слезы и внезапно понял, что ведь и она пришла сюда не просто так… Мой сынишка разрулил положение лучше любого дипломата ООН и уж в любом случае лучше, чем смог бы я.
Я хотел поцеловать его в лоб, но нынче одиннадцатилетние парни и не за такое убивают, поэтому мужественно потрепал его по спине, и мы все свернули в тихий белый коридор.
Крисси, обнимая свою «лучшую маленькую подружку», как она называет Шону, как раз пела второй куплет песенки про Рудольфа — красноносого оленя, когда мы подошли к комнате сиделок.
Стараниями старших сестер, Хулии и Джейн, маленькие девочки превратились в настоящих ангелочков — в платьицах и с «конскими хвостиками».
У меня отличные дети. Правда, они удивительные. Как и все мы в последнее время, они через многое прошли и в результате так вознеслись над этой жизнью, что порой мне и самому с трудом в это верится.
Но иногда меня все-таки бесит, что им пришлось через все это пройти.
В конце второго коридора, у палаты пятьсот тринадцать, нас ждала женщина в кресле-каталке. На сорокакилограммовом тельце — платье в цветочек, на безволосой голове — бейсболка «Янки».
— Мама! — завопили детишки, и топот двадцати ног нарушил тишину больничных коридоров.
Моя жена так исхудала, что едва ли хватило места всем, чтобы обнять ее двадцатью руками, но дети как-то умудрились все прижаться к ней. А потом подошел я и обнял всех сразу. Жену держали на морфине, кодеине и перкосете, но только однажды я видел, что ей совсем не больно. Это было то самое мгновение, когда мы вошли в палату и все ее утята прижались к ней.
— Майкл, — прошептала мне Мэйв, — спасибо. Спасибо! Они прекрасные.
— Ты тоже, — ответил я шепотом. — Ну-ка скажи, в этот раз ты ведь не додумалась снова прыгнуть из постели сама?
Каждый день, когда мы приходили к ней, она надевала нарядное платье, прятала капельницу с обезболивающими, и на ее лице всегда была улыбка.
— Если бы ты не любил прекрасных женщин, мистер Беннетт, — жена изо всех сил пыталась не закрыть подернутые дымкой глаза, — ты бы женился на ком-нибудь другом.
Год назад, утром Нового года, Мэйв впервые пожаловалась на боль в животе. Мы решили, что это от праздничного переедания, но когда за две недели боль не прошла, ее врач решил на всякий случай сделать лапароскопию. Он обнаружил образования в обоих яичниках, а биопсия принесла совсем плохие новости. Злокачественная опухоль. Неделю спустя биопсия лимфатических узлов в животе принесла худшие новости из всех. Рак распространялся по телу и не собирался останавливаться.
— Давай я хоть раз помогу тебе, Мэйв, — прошептал я, когда она начала подниматься с кресла.
— Хочешь, чтобы я тебе засветила? — спросила Мэйв, и глаза ее вспыхнули. — Мистер Крутой Следователь!
Мэйв сражалась за свою жизнь и достоинство с яростью банши. Она встретила болезнь так же, как в пятидесятых Джейк Ламотта, вышедший на ринг с Шугаром Рэем Робинсоном, — тогда он дрался с невероятной, божественной жестокостью.
Она сама была медсестрой и задействовала для борьбы все связи, каждую каплю опыта и знаний, приобретенных на работе. Она прошла через столько сеансов химической и лучевой терапии, что ее сердце чуть не остановилось. Но даже после критических доз, после всего, что только можно было сделать, томограф показал растущие опухоли в обоих легких, печени и поджелудочной.
Когда Мэйв поднялась на подгибающихся ногах-спичках и встала за креслом, держась за его спинку, у меня в голове прозвучали слова Ламотты. «Ты никогда не свалишь меня, Рэй, — согласно слухам, сказал он, когда Робинсон отправил его в технический нокаут. — Ты никогда не свалишь меня».