Разумеется, в академических романах порой случаются неувязки. Например, вас может привлечь коллега, чьи научные труды вы ни в грош не ставите. На венской конференции по нарративу, через несколько недель после симпозиума по Джеймсу Джойсу в Цюрихе, как-то вечером в винном погребке на Михаэлерплац встретились Сай Готблатт и Фульвия Моргана. Несколько раз обменявшись с Фульвией взглядами, Сай, улучив момент, подсаживается к ней за деревянный обшарпанный стол и представляется. Из-за шума в баре он не расслышал ее фамилии, да это и неважно. Взаимные симпатии быстро крепнут. Фульвия живет в гостинице «Бристоль», а Сай в «Императрице Елизавете». «Бристоль» имеет больше звездочек, там они и проводят ночь. И только утром, не без труда удовлетворив эротические запросы Фульвии (он с тоской подумал о проститутках Цюриха, в постели с которыми вы сами заказываете музыку), Сай наконец узнает фамилию Фульвии и понимает, что перед ним — тот самый ярый приверженец постструктурализма марксистского толка, чью статью о романах в духе потока сознания (Фульвия считает, что буржуазия подавляет рабочий класс, навязывая ему малопонятную литературу) он нещадно раскритиковал в готовящемся к выходу номере журнала «Роман». Все последующие дни конференции Сай послушно ходит по пятам за Фульвией, прячась в кафе при виде знакомых, и важно поддакивает итальянке всякий раз, когда она с набитым пирожными ртом начинает проповедовать необходимости революции.
На конференции по рецептивной эстетике в Гейдельберге Дезире Цапп и Рональд Фробишер просто вынуждены упасть друг другу в объятьях этому их подтолкнул сам ход развития событий. Они здесь единственные писатели и нередко оказываются в одиночестве, — отчасти по собственному желанию, отчасти потому, что их пугает научный жаргон хозяев конференции (сами-то писатели думают, что всякие теории — это вздор, хотя не вполне в этом уверены, поскольку не всё понимают, но сказать об этом открыто тем, кто оплачивает их расходы, не могут, поэтому отводят душу наедине), и отчасти еще потому, что ученые, разочарованные малым вкладом писателей в конференцию, все чаще предоставляют их самим себе. Пригласивший их Зигфрид фон Турпиц, который мог бы позаботиться о досуге своих гостей, решил, что конференция не удалась, и через пару дней у него появились неотложные дела в другом городе. Дезире и Рональд проводят время вместе, гуляют и разговаривают — гуляют по «Тропе философов» над рекой Некаром или бродят по паркам и развалинам старинных замков, а разговаривают о том, что обычно занимает писателей: о гонорарах, издателях, литературных агентах, книжных продажах, авторских правах и творческом застое. Нельзя сказать, чтобы их связала сильная взаимная симпатия, но между ними нет и антипатии, к тому же никто не хочет показать, что страшится амурных приключений. Накануне конференции они познакомились с сочинениями друг друга, и обоих впечатлило живое и яркое описание любовных сцен, а также общее убеждение в том, что любая случайная встреча мужчины и женщины, которые не противны друг другу, рано или поздно кончится постелью. Одним словом, каждый приписал другому известную, хотя и чрезмерно преувеличенную, долю сластолюбия и любовного опыта, и это взаимное заблуждение еще больше сблизило их; наконец, одним прекрасным вечером, когда, хмельные после сытного обеда в винном погребке «Замок Гейдельберг», они нетвердой походкой спускались по мощеной дороге к причудливым строениям старого города, Рональд Фробишер, остановившись в тени крепостной стены, вдруг заключил Дезире в объятья и расцеловал.
После этого им не оставалось ничего другого, как лечь в постель. Обоим известен исход художественного повествования, которое начинается подобным образом, — теперь отступление будет означать несостоятельность той или иной стороны. Лишь одно соображение охлаждает пыл Рональда Фробишера, который лежит в постели Дезире и ждет, пока та появится из ванной, — но это не верность Ирме (несколько лет назад, после удаления матки, она отказалась от секса и дала понять мужу, что ничего не имеет против его походов налево, при условии, что он не будет увлекаться всерьез и что об этом не узнают ни она, ни друзья). Рональду неведомо, что такие же мысли беспокоят и Дезире; сбросив одежду, она совершает омовение и прилаживает противозачаточный колпачок (таблетки она отвергает по идейным и медицинским причинам). Потом она забирается в постель к Рональду, и оба, занятые своими мыслями, некоторое время лежат в полном молчании. Наконец Дезире решается завести разговор, а Рональд прокашливается, тоже собираясь поделиться своими сомнениями.
— Я тут подумала…
— Мне пришло в голову…
— Извини.
— Нет, это ты извини.
— Что ты хотел сказать? — Нет, ты скажи первая.
— Я хотела сказать, — начинает Дезире, глядя в темноту, — что, прежде чем мы пойдем дальше, наверное, нам надо кое о чем договориться.
— Да! — с готовностью отвечает Рональд и меняет интонацию на вопросительную: — Да?
— Я имела в виду… — Дезире замолкает. — Это трудно выразить: ты можешь подумать, что я тебе не доверяю.
— Ничего странного, — отвечает Рональд. — У меня точно такие же ощущения.
— Ты хочешь сказать, что и ты мне не доверяешь?
— То, что я собираюсь сказать, может прозвучать как недоверие к тебе.
— И что это такое?
— Это… трудно выразить.
— Дело в том, — говорит Дезире, — что с писателем мне раньше спать не приходилось. — И я о том же! — Поэтому я хочу сказать…
— Что ты не хочешь потом прочесть об этом в романе? Или увидеть по телевизору? — Как ты догадался? — Я тоже думал об этом. Дезире хлопает в ладоши.
— Значит, мы обещаем друг другу не использовать то, что произойдет между нами, в качестве литературного материала. Неважно, хорошо это будет или плохо.
— Именно так. Честное бойскаутское.
— Тогда давай трахаться, Рональд, — говорит Дезире, садясь на него верхом.
И-И-И-И-И-И-И-И-И-И! Звук центрифуги в стиральной машине, перед которой сидит Хилари Лоу, очень похож на гул реактивных двигателей, особенно когда она нажимает кнопку, чтобы остановить машину, и пронзительный вой барабана стихает, точно как двигатели аэробуса, когда командир выключает их по завершении долгого путешествия. Однако подобное сравнение не приходит на ум Хилари — открыв стеклянную дверцу бытового электроприбора, она вынимает влажный и туго сплетенный ком разноцветного белья — поскольку звук этот знаком ей намного меньше, чем ее мужу, который, возможно, и обратил бы внимание на поразительное сходство, если бы не находился в эту минуту в Греции. Частые отлучки Филиппа вызывают у Хилари вполне обоснованное недовольство: развешивая в саду рубашки, трусы, носки и майки, она думает о том, что муж стал возвращаться домой только для того, чтобы, выкинув из чемодана грязную одежду, набить его чистым исподним и свежевыглаженными рубашками и тут же отправиться в новое путешествие.
— Ну что поделаешь, — сказал ей Филипп, перед тем как снова исчезнуть, — Дигби Сомс слезно просит меня поехать в Грецию. Наверное, кто-то в последний момент отказался от лекций.