Book.

— Как мило с ее стороны встретить нас, — заметил Бернард.

— Как там ее фамилия?

— Кнопфльмахер. Кажется, по-немецки это «пуго­вичный мастер».

— Значит, она немка? А по выговору вроде нет.

— Ее семья могла иметь немецкие корни или семья ее мужа. Немецкие евреи, я думаю.

— А... — Не нужно было это уточнять. В голосе мис­тера Уолша послышалась определенная доля холодно­сти. — Могу я снять эту штуку? — спросил он, теребя свою гирлянду.

— Пожалуй, не стоит, пока не стоит. Это может по­казаться невежливым.

— Я стою тут как какая-то рождественская елка.

— Это местный обычай.

— Идиотский обычай, если хочешь знать мое мне­ние.

Мимо прошел Роджер Шелдрейк, на шее у него, как цепь лорд-мэра, висела гирлянда из желтых цветов. Перед ним шествовал мужчина в форменной фуражке, несший его багаж. Шелдрейк остановился и повернул­ся к Бернарду.

— «Уайетт» прислал за мной лимузин, — сказал он, указывая на припаркованный у края тротуара странно искаженный автомобиль — необыкновенно длинный, с низкой осадкой, будто отраженный в кривом зеркале ярмарочного балагана. — Какая любезность с их сто­роны. Подбросить вас?

— Нет, спасибо. Нас подвезут, — ответил Бернард.

— Ладно, увидимся. Не забудьте позвонить мне.

Водитель ждал у открытой дверцы лимузина. Бер­нард заметил сизый ковер, кожаную обивку салона и нечто похожее на маленький бар.

Роскошный автомобиль отбыл, и вскоре появилась миссис Кнопфльмахер за рулем спортивного вида бе­лой «тойоты» с убирающимися фарами. Она была на­столько мала ростом, что ей приходилось сдвигаться на самый край сиденья, чтобы доставать до педалей.

— Как тут у вас красиво и прохладно, — заметил Бернард, когда они забрались внутрь.

— Да, машина с кондиционером. Мистер Кнопфль­махер умер в тот день, когда ее доставили, — сказала миссис Кнопфльмахер. — Он проехался до Алмазной головы и обратно и был так ею доволен, вы не пред­ставляете. Но той же ночью умер во сне. Кровоизлия­ние в мозг.

— О, мне очень жаль, — посочувствовал Бернард.

— Да, однако он умер счастливым, — продолжила миссис Кнопфльмахер. — Автомобиль я оставила как своего рода память. Сама я, правду сказать, езжу мало. До всех нужных мне в Вайкики мест я вполне могу дой­ти пешком. А вы, Бернард, какую машину водите? — Она произнесла его имя на французский манер, с уда­рением на втором слоге.

— У меня нет машины.

— Как у Урсулы, — заметила миссис Кнопфльма­хер. — Она даже и водить не научилась. Должно быть, это у вас семейное.

— Права у меня есть, — возразил Бернард. — Но ма­шины в настоящий момент нет. А как Урсула? Вы давно ее видели?

— Не видела с тех пор, как она вышла из больницы.

— Урсула не в больнице?

— Да, а разве вы не знали? Она сейчас — как это на­зывается? — в частном доме-пансионе, на окраине го­рода. Сказала, что временно. Видимо, не хотела, чтобы я ее навещала. Она, Бернард, знаете ли, очень скрытная дама, ваша тетушка. Мало что рассказывает. Не то что я. Лу всегда говорил, что я слишком много болтаю.

— У вас есть адрес?

— У меня есть номер телефона.

— А как она?

— Она не очень-то хорошо себя чувствует, Бернард. Не очень. Но будет безумно рада увидеть вас, друзья. Как вы там, мистер Уолш?

— Спасибо, нормально, — угрюмо отозвался с зад­него сиденья мистер Уолш.

Они неторопливо ехали по широкой, оживленной автостраде, справа вдалеке виднелся океан, а слева — темные горбатые очертания крутых холмов или не­больших гор, усыпанных огоньками домов. Мимо проплывали зеленые указатели, поразившие Бернар­да причудливо милыми, как в книжке детских сказок, названиями улиц: шоссе Лайклайк, бульвар Виноград­ника, улица Пуншевой Чаши. Миссис Кнопфльмахер обратила их внимание на небоскребы в центре Гоно­лулу, прежде чем свернуть, следуя указателю, на улицу Пунахоу.

— Учитывая, что вы малихини, я покажу вам Калакауа-авеню.

— Что такое »малихини»?

— Тот, кто впервые на островах. Калакауа — это главная улица Вайкики. Некоторым кажется, что она становится все вульгарней, но, по мне, там по-прежне­му весело.

Бернард спросил, сколько она живет на Гавайях.

— Девять лет. Лет двадцать назад мы с Лу приехали сюда отдохнуть, и Лу сказал мне: «Вот, Софи, это рай, сюда мы переберемся, когда выйдем на пенсию». Так мы и сделали. Купили в Вайкики квартирку, чтобы при­езжать в отпуск, а в остальное время сдавали ее. Потом, когда Лу вышел на пенсию — он торговал кошерным мясом в Чикаго, — мы переехали сюда.

— И вам здесь нравится?

— Обожаю это место. В смысле, обожала, пока Лу был жив. Сейчас мне иногда бывает как-то одиноко. Дочь говорит, что мне следует вернуться в Чикаго. Но как, спрашивается, после всего этого я снова встречусь с зимой Среднего Запада? А здесь мне круглый год только и нужно что «муму». — Она показала на свое просторное розовое одеяние и глянула на спортивно­го покроя твидовый пиджак и шерстяные брюки Бер­нарда. — Вам с отцом надо купить «гавайки». Так назы­ваются пестрые рубашки с ярким рисунком, носят их навыпуск. Вот и Калакауа.

Они медленно ехали по запруженной народом оживленной улице, по обе стороны которой выстрои­лись ярко освещенные магазины, рестораны и высо­ченные отели, крыши которых терялись из виду. Не­смотря на почти десять часов вечера, тротуары, или пешеходные дорожки, как называла их миссис Кнопфльмахер, были полны людей, одетых в основ­ном без лишних изысков — шорты, сандалии, футбол­ки. Здесь были люди любой комплекции, роста, возра­ста, цвета кожи, они не спеша прогуливались, глазели по сторонам, ели и пили на ходу, некоторые держались за руки, другие шли в обнимку. Сквозь закрытые окна в автомобиль проникала смесь из исторгаемой усилите­лями музыки, шума транспорта и человеческих голо­сов. Это напомнило Бернарду толчею на вокзале Вик­тория, разве что все вокруг выглядело значительно чи­ще. На фасадах магазинов даже виднелись знакомые названия: «Макдональдс»,«Кентуккийская жареная ку­рица», «Вулворт» [21] , равно как и более экзотические: «Ху­ла-хат», «Потрясные рубашки», «Суши навынос», «Рай­ский экспресс» и надписи, которые Бернард расшиф­ровать не смог, потому что они были на японском.

— Ну? Как впечатления? — потребовала ответа мис­сис Кнопфльмахер.

— Это не совсем то, что я себе представлял, — ска­зал Бернард. — Все как-то очень застроено. Мне рисо­вались песок, море и пальмы.

— И девушки, танцующие хулу? — хмыкнула мис­сис Кнопфльмахер и ткнула Бернарда локтем в бок. — Пляж сразу за этими отелями, — показала она, махнув рукой направо. — А все девушки при деле — дают представления в ночных клубах и ресторанах. Когда мы приехали сюда в первый раз, между отелями был виден океан, а теперь уже не виден. Вы не поверите, как с тех пор развернулось строительство. — Повер­нув голову, она повысила голос: — Ну а вам, мистер Уолш, нравится?