Вечеринки для труппы по случаю последнего перед Рождеством представления у нас, как таковой, не было, но мы устроили подобие праздника с какао, шоколадным печеньем и чипсами. Его организовала девушка Питера Марелло Анна - наш помощник режиссера, - когда мы сняли костюмы, смыли грим, разобрали декорации и убрали их для последнего представления на Богоявление. Отец Джером благословил и поздравил нас и затем отбыл. Мы здорово устали, но чувствовали себя победителями, и нам не хотелось разрушать атмосферу всеобщей эйфории, просто разойдясь по домам. Даже Морин была счастлива. Ее родители, братья и сестры смотрели пьесу второй раз, и она слышала, как из глубины зала ее отец крикнул «Браво!», когда все вышли поклониться. Своих родителей я отговаривал, но мама пришла на премьеру и назвала ее «симпатичной, но слишком шумной» (она имела в виду музыку, особенно «Полет валькирий», сопровождавший бегство в Египет); мой брат тоже пришел, а на следующее утро смотрел на меня почти с уважением. Беда Харрингтон, которому успех явно вскружил голову, был полон грандиозных идей о новой пьесе к грядущей Пасхе. Он хотел написать ее белым стихом, насколько я помню, и роли со словами у него получали все атрибуты Распятия - крест, гвозди, терновый венец и т.д. Пребывая в благодушном настроении, он с ходу предложил мне роль бича, минуя все формальности прослушивания. Я сказал, что подумаю.
Заговорили о планах на Рождество, и я, выбрав момент, объявил, что мой босс дал мне четыре бесплатных билета на свой спектакль «Младенцы в джунглях» в Театре принца Уэльского на второй день Рождества. На самом деле они предназначались для моих домашних, но по внезапному наитию я решил поразить компанию этим щедрым жестом и в то же время подвергнуть Морин испытанию. Я спросил у Питера и Анны, пойдут ли они со мной и Морин. Они с готовностью согласились, но Морин, как я и предполагал, сказала, что родители ее не пустят.
- Что, даже на Рождество? - спросил я.
В ее взгляде была мольба не унижать ее публично.
- Ты же знаешь, какие они, - ответила она.
- Жаль, - отозвался я, зная, что Джози внимательно слушает. - Кому-нибудь хочется?
- О, я пойду, обожаю сказки, - быстро проговорила Джози и добавила: - Морин, ты ведь не против?
- Нет, не против, - прошептала та.
Она была потрясена, что явственно читалось у нее на лице. С таким же успехом я мог вытащить кинжал, который носил на поясе, играя Ирода, и вонзить ей в сердце.
Наступила мгновенная неловкая пауза, которую я прервал, вспомнив, как в сцене с яслями чуть не обрушился задник, и вскоре все принялись шумно и возбужденно обсуждать спектакль. Морин участия в этом не принимала, и, когда я поискал ее взглядом, ее уже не было. Она ушла, ни с кем не попрощавшись. Я брел домой один, сердито пиная пустую жестянку из-под табака. Не так уж я был доволен собой, но умудрился каким-то образом обвинить в «испорченном Рождестве» Морин. И не пошел к ночной мессе, как собирался. День самого Рождества провел дома в четырех стенах, по обыкновению скучно. На следующий день я выдержал поездку на спектакль, солгав родителям, что у меня только один билет. С Джози, Питером и Анной мы встретились на вокзале Чаринг-Кросс. Джози разоделась в пух и прах и облилась дешевыми духами. В антракте она смело попросила угостить ее джином с апельсиновым соком, превратив меня почти в банкрота, и во время спектакля пронзительно смеялась каждой сомнительной шутке, к большому смущению Питера и Анны. После я проводил Джози домой - ее семья жила в муниципальной квартире - и обнял в темноте под лестницей черного хода, куда она завела меня без долгих разговоров. Она засунула язык мне чуть ли не в глотку и решительно положила мою ладонь себе на грудь, на ней был жесткий, какой-то остроконечный лифчик. Я не сомневался, что она позволит мне зайти и дальше, но не собирался этого делать. Духи Джози не вполне заглушали застоявшийся запах пота от ее подмышек, и я уже устал от ее пустой болтовни и резкого смеха.
На следующий день я получил от Морин письмо, отправленное в рождественский сочельник, в котором говорилось, что лучше, если мы какое-то время не будем видеться после того, как закончатся представления нашей пьесы. Оно было написано ее круглым девичьим почерком на той же розовато-лиловой бумаге с ароматом лаванды, но над всеми «i» стояли обычные точки, а не маленькие кружочки. Я не ответил на это письмо, а направил послание Беде Харрингтону, в котором сообщил, что не смогу участвовать в последнем спектакле, и посоветовал попросить Питера Марелло взять на себя и роль Ирода. Я больше никогда не был в молодежном клубе и вышел из футбольной команды. Я скучал по физической нагрузке, и, вероятно, с тех пор моя талия начала раздаваться, особенно когда я пристрастился к пиву. Я подружился с молодым человеком по имени Найджел, работавшим в кассе театра, над которым располагалась наша контора, и мы обошли с ним чуть ли не все пабы в Сохо. Мы много времени проводили вместе, и только через несколько месяцев я догадался о его гомосексуальных наклонностях. Девушки в конторе, должно быть, причислили и меня к этой публике, поэтому в отношениях с ними я прогресса не добился. И в итоге расстался со своей девстенностью только в армии - все произошло быстро и убого, с подвыпившей женщиной из вспомогательной службы сухопутных войск, у стены в автопарке.
После рождественского спектакля я изредка видел Морин - как она шла по улице, садилась или выходила из автобуса, - но не заговаривал с ней. Если она меня и замечала, то виду не показывала. В своем неизменном темно-синем плаще, все с той же прической она стала казаться мне неискушенной девочкой. Как-то раз, когда я только что получил повестку в армию, мы с ней столкнулись в аптеке - я входил, она выходила. Мы обменялись несколькими неловкими фразами. На мой вопрос, как дела в школе, она сказала, что подумывает пойти учиться на медсестру, и спросила меня, как дела. Я ответил, что меня только что призвали, и выразил надежду, что меня пошлют за границу, где я узнаю жизнь.
В конечном счете меня обучили канцелярской работе и направили на север Германии, где до горизонта простирались свекольные поля и зимой было так холодно, что я плакал, стоя на часах, и слезы замерзали у меня на щеках. Единственное спасение от постоянной скуки я нашел в лицедействе и сочинении сценариев для художественной самодеятельности на базе - ревю, спектаклей, пьесок с переодеванием в женскую одежду и тому подобного. На гражданку я вернулся полный решимости сделать карьеру в шоу-бизнесе. Мне удалось получить стипендию в не самой престижной театральной школе Лондона, а по вечерам приходилось подрабатывать в пабе. Когда я приезжал в Хэтчфорд повидать родителей, Морин я не встречал. Как-то раз я столкнулся с Питером Марелло, и он сказал, что она дома не живет, учится где-то на медсестру. Это было около тридцати пяти лет назад. С тех пор я ее не видел и ничего о ней не слышал.
Воскресенье, 6 июня. Я писал это целую неделю, забросив все дела. Вчера вечером допечатал последние несколько страниц и в десять часов вышел на улицу размяться и купить воскресные газеты. Их выгружали из фургончика на тротуар рядом со станцией метро на Лестер-сквер; экспедиторы, как рыбаки, продающие свой улов на пристани, вскрывали пачки по разделам - новости, спорт, бизнес, искусство - и торопливо комплектовали газеты, а покупатели уже совали им деньги. Я всегда получаю особое удовольствие, покупая завтрашние газеты сегодня, создается иллюзия, что подглядываешь в будущее. Ну и хотелось наверстать упущенное за прошедшую неделю. В огромном мире мало что изменилось. Одиннадцать человек погибло, когда боснийские сербы обстреляли из миномета футбольный стадион в Сараеве. Двадцать пять ооновских солдат были убиты из засады боевиками генерала Айдида в Сомали. У Джона Мейджора самый низкий рейтинг популярности с начала проведения опросов. Я начинаю почти сочувствовать ему. Не хитрый ли это план консерваторов заполучить голоса избирателей с низкой самооценкой?