Филипп Лоу, хоть он и не старая дева, а отец троих детей и единственный муж единственной жены, на сей раз путешествует в одиночку. Это отсутствие иждивенцев — конечно, удовольствие из редких, и, хотя ему стыдно в том признаться, он с такой же легкостью отправился бы без них хоть в Монголию. Вот, например, стюардесса ставит перед ним неопределенное во времени (то ли обед, то ли ужин — кто знает, да и не все ли равно на высоте в шесть километров над вращающейся планетой?), но аппетитное на вид съестное: копченый лосось, цыпленок с рисом, персиковое мороженое — все ловко расставлено на пластиковом подносе, а еще есть сыр и печенье, упакованные в целлофан, одноразовые приборы, персональные солонка и перечница кукольных размеров. Он поглощает принесенную еду медленно и с удовольствием, не отказывается от второй чашки кофе и открывает пачку роскошных длинных сигарет из магазина дьюти-фри… И больше ничего не происходит. Никто не просит его разрезать цыпленка или гарантировать качество лосося; соседские подносы не взлетают в воздух и не соскакивают с грохотом с колен; никто не выхватывает у него чашку кофе и не опрокидывает ее дымящееся содержимое ему на гульфик; костюм его не хранит воспоминаний о еде в виде жирных крошек от печенья, пятен от мороженого и майонезных клякс. Все это, как полагает он, похоже на невесомость в космосе или на не отягощенные притяжением прогулки по лунным тропам — непривычная легкость и свобода, резкое сокращение усилий, столь необходимых для ежедневных земных забот. И все это враз не кончится. Мысль эта наполняет его душу тайным ликованием. Тайным — потому что он не вполне свободен от чувства вины перед оставленной им Хилари, которая в этот момент, возможно, мрачно взирает на шалящую за столом троицу юных Лоу. И утешает его лишь то, что в данных обстоятельствах поездка эта состоялась не по его почину.
Филипп Лоу, собственно, и не подавал заявки на обмен с Эйфорией — частично потому, что от природы был весьма скромен в своих притязаниях, а частично оттого, что уже давно считал себя связанным по рукам и ногам семейными заботами и не способным на подобные авантюры. Декану факультета Гордону Мастерсу на его вопрос об обмене с Эйфорией он ответил:
— Да что вы, Гордон. Куда я поеду, когда у детей в школе решающий момент — в следующем году у Роберта выпускные экзамены для одиннадцатилеток, а у Аманды на носу экзамены за пятый класс?
— Ну-мнэ-мнэ-мнэ-мнэми не справятся? — ответил Мастерс. Его манера проглатывать первую часть фразы превращала общение с ним в тяжкое испытание, равно как и то, что, глядя на собеседника, он прищуривал один глаз, словно смотрел на него в прицел ружья. Он и в самом деле был заядлым охотником, и его кабинет, по стенам которого были развешены злобно оскалившиеся чучела животных, служил ярким подтверждением его снайперского искусства.
Сжеванные начала фраз, как полагал Филипп, декан принес с собой из армии, где в любом высказывании имеет значение лишь последнее слово. Годы практики научили Филиппа извлекать смысл из этого нечленораздельного потока, и потому он не затруднился с ответом:
— Да нет, как я могу оставить Хилари одну с детьми на шесть месяцев?
— Ну мнэ-мнэ-мнэнятно, — пробормотал Мастерс, переминаясь с ноги на ногу и тем самым выказывая свое разочарование или даже недовольство. — Ну мнэ-мнэ-мнэ-мнэможность, вообще-то.
Напрягая все мозговые извилины разом, Филипп постепенно уразумел, что нынешний претендент на обмен с Эйфорией в последний момент отказался, получив кафедру в Австралии. В результате комиссия по обмену стала срочно искать другого кандидата, и Мастерс (а он был ее председателем) был готов протолкнуть Филиппа, если бы у него возник к этому делу интерес.
— Ну мнэ-мнэ-мнэ-мнэ-майте об этом, — сказал напоследок декан.
И Филипп стал об этом думать. Думал он весь день, а вечером, помогая Хилари мыть посуду, упомянул об этом как бы между прочим.
— Соглашайся, — ответила Хилари после минутной паузы. — Тебе нужно передохнуть, переключиться. Ты здесь уже порядком выдохся.
Филипп не стал этого отрицать.
— Но как же дети? Экзамен Роберта? — спросил он, сжимая в руках, как последнюю надежду, мокрую тарелку.
Пауза, сделанная Хилари на этот раз, была дольше.
— Нет, ты все-таки поезжай. А я останусь с детьми.
— Но это несправедливо, — возразил он. — Да нет, куда я поеду?
— Я справлюсь, — ответила Хилари, забирая у него тарелку. — В любом случае, совершенно очевидно, что вот так сорваться с места впятером мы не можем. И дом оставить не на кого, тем более зимой. Я уж не говорю о расходах…
— Вот тут ты права, — сказал Филипп, наполняя раковину чистой водой и с чувством взбалтывая пену, — один бы я смог, пожалуй, здорово сэкономить. Может, хватило бы и на центральное отопление.
Установка центрального отопления в их большом холодном и промозглом доме давно была несбыточной мечтой семейства Лоу.
— Вот и поезжай, милый, — сказала Хилари с решительной улыбкой. — Нельзя упускать такую возможность. И неизвестно, как долго Гордон будет председателем комиссии.
— Вообще-то он молодец, что обо мне подумал.
— А ты все сетуешь на то, что он тебя недооценивает.
— Да, пожалуй, я был к нему несправедлив.
На самом же деле Гордон Мастерс решил поддержать кандидатуру Филиппа, желая перевести в старшие преподаватели куда более молодого сотрудника факультета — многообещающего лингвиста, которого давно заманивали к себе новые университеты, и передать ему эту ставку в отсутствие Филиппа было бы куда проще. От Филиппа, конечно, все это тщательно скрывалось, хотя, будь он более искушен в вопросах политики, он мог бы обо всем догадаться.
— Так ты действительно не против? — переспросил он Хилари и задавал ей этот вопрос ежедневно вплоть до самого отъезда. И на вокзале в Раммидже снова спросил:
— Ты и в самом деле не против?
— Милый, ну опять ты за свое. Конечно, мы будем без тебя скучать. И ты тоже, я надеюсь? — мягко поддразнила она его.
— Да-да, конечно.
Вот здесь-то и коренилось чувство вины. Если честно, не так уж он будет и скучать. Вовсе не питая к своим детям неприязни, он прекрасно проживет без них шесть месяцев и еще спасибо скажет. Что же до Хилари, то за все эти годы она так срослась со своим потомством, что превратилась в единую с ним онтологическую категорию. В поле зрения Филиппа она существовала лишь как передатчик новостей, предупреждений, требований и обязательств по отношению к Аманде, Роберту и Мэтью. Вот если бы она уехала в Америку, а он остался дома с детьми, он бы сразу о ней заскучал. А так, без детей, какие могут быть резоны в том, чтобы рядом была жена?
Конечно, были дела постельные, но в последние годы их роль в жизни четы Лоу заметно приуменьшилась. Ничего похожего на американский медовый месяц у них больше не было (и разве это вообще возможно?). В Америке, например, в момент наивысшего наслаждения у Хилари вырывался резкий вскрик, еще более возбуждавший Филиппа; а в первую же ночь по возвращении в Раммидж, стеля постель в снятой ими квартире кое-как перестроенного дома, они явственно услышали негромкое покашливание за стеной, и с тех пор, даже после переезда в жилье с лучшей звукоизоляцией, оргазм у Хилари (если таковой вообще случался) сопровождался свистящим вздохом, напоминавшим звук спускающегося пляжного матраца.