— Что вы тут топчетесь, девушка?!
— Хочу попасть в музей, — вежливо ответила Алёна.
— Музей закрыт.
— А почему? Сегодня не вторник, и времени до шести еще полно!
— Профилактические работы, — проговорил охранник, несколько запнувшись. Потом взгляд его уплыл поверх головы Алёны: — Отойдите, отойдите, не мешайте!
Сзади скрипнули тормоза. Алёна оглянулась.
Ого! Еще одна машина подъехала! Еще одна группа серьезно настроенных товарищей появилась! И Алёну снова бесцеремонно, а точнее сказать, довольно хамски сдвинули в сторону!
— Профилактические работы? — не сдержала ехидства Алёна. — Ремонт замков и шпингалетов? Или проверяете подлинность экспонатов?
Нет, она иногда могла-таки сказануть… гюрза нервно шипит в сторонке!
Цап! Алёна вдруг ощутила два крепких захвата под руки слева и справа, а потом ее, чуть приподняв над землей, буквально протащили в проходную и повлекли дальше, очень безапелляционно, подобно тому, как приспешники Сатаны влекут в ад грешную душу по прекрасному парку, в какую-то боковую дверь… жаркий аромат свежескошенной травы и цветов вмиг сменился запахом непроветренного помещения, паркетного лака, старой краски… Алёна то пыталась вырваться, то поглядывала по сторонам… итак, она все же попала в музей, правда, таким нетрадиционным способом… успеть хоть что-то посмотреть… нет, бесполезно, картины защищены стеклом, в котором бликует свет, попадающий из окон. Ничего не видно…
— Да куда вы меня тащите? — наконец догадалась она крикнуть. — В чем дело?!
Ей не отвечали. У Алёны уже заболели руки, как вдруг ее боком пропихнули в какую-то узкую дверь — и отпустили.
— Да что это за безобразие! — крикнула она гневно, потирая плечи и озираясь. — В чем вообще дело?
Она находилась в крохотном кабинетике, куда был втиснут старый письменный стол, два стула — и больше ничего. Окна без штор забраны эмалированными решетками. Хм… сущий застенок!
Один из доставивших ее милиционеров отвел глаза. Второй в это время что-то быстро нашептывал — Алёне удалось расслышать только слово «майор» — сидевшему за столом плотному, широкоплечему и бритоголовому человеку в сиренево-голубой форменной рубахе с черным узким галстуком и черно-желто-белым шевроном на рукаве. На столе лежали какие-то бумаги, фотографии и, — на самом краешке, — черная фуражка с серебряно-голубым гербом. В ней было что-то невыносимо зловещее.
А сам майор был рыжий… то есть настолько рыжий и веснушчатый, что белые участки кожи на его лице и руках казались редкими вкраплениями.
— Нічого собі, — сказал он, выслушав торопливый шепоток своего подчиненного и переведя взгляд рыжеватых глаз (даже они были в масть!) на Алёну. — Мене цікавить, громадянка, як вам на ім’я та нащо ви сюди прийшли. Та що ви робили минулой нічью.
Минулой нічью?!
— Do you speak Russian? — спросила Алёна. — Or, may be, English? Or French?
— Ви чужоземка? — растерянно спросил рыжий майор.
— Да, — ответила Алёна. — Чужоземка. Я русская. Украинский понимаю с трудом, а говорить на нем вообще не умею. Поэтому или вы говорите по-русски, или перейдите на английский или французский, или вызовите переводчика, пожалуйста.
— Переводчика позвать? — ухмыльнулся рыжий, обнажая в улыбке зубы, которые были мелкими и острыми, как у хорька. — Вы, я вижу, любите шутить шутки и играть с огнем?
— И в мыслях не было, — пожала плечами Алёна.
Да, если этот рыжий хорек в майорском звании в нее всерьез вцепится…
— Меня зовут Алёна Дмитриева, — сказала она смиренно, — я пришла в музей и никак не могла добиться ответа на вопрос, почему он закрыт, и когда я говорила об этом с дежурным, меня вдруг схватили и притащили сюда вот эти двое э-э… — Она по укоренившейся привычке хотела сказать «господ», но жизненный опыт показывал, что иные люди воспринимают это слово как оскорбление. Назвать одесских ментов товарищами как-то язык не поворачивался. — Эти двое сотрудников милиции. При этом они не потрудились поставить меня в известность о причине задержания. Могу ли я осведомиться, чем вызвала такую бурную реакцию правоохранительных органов?
Вообще наша героиня в совершенстве владела всеми пластами великого и могучего, в том числе — и занудными канцелярскими оборотами.
— Алёна Дмитриева… — задумчиво повторил майор, игнорируя ее вопрос. — Вы из откуда к нам в Одессу прибыли?
— Из… Нижнего Горького, — ответила Алёна после некоторой заминки, во время которой она проглотила попавшую в рот смешинку.
— Понятно… А в Одессе где проживаете?
— В гостинице «Дерибас».
— Понятно. Хорошая гостиница! — кивнул майор. — Станете утверждать, будто ночь там провели?
— Стану, тем более, что это правда.
— И в каком номере?
— В пятнадцатом.
— А если я позвоню в гостиницу и уточню? — спросил майор с откровенной ухмылкой.
— Да ради бога, — позволила себе ухмыльнуться и Алёна.
Майор сказал что-то по-украински. Дословно переводить Алёна не взялась бы, но поняла, что майор посылал своего подчиненного сходить к директору музея и поискать у нее телефонный справочник.
Она усмехнулась и достала гостиничную визитку:
— Прошу вас.
— Дякую, — рассеянно отозвался майор, но тотчас спохватился: — Спасибо.
И достал из кармана мобильник.
Последовал короткий, быстрый разговор, после которого майор с ледяной улыбкой посмотрел на Алёну и с расстановкой сказал:
— Так вот что, гражданочка. Никакая Алёна Дмитриева в этом отеле не проживает. Так что уточните все же, где вы проводили ночь, а главное, откуда вам известно про совершенное преступление?
* * *
Воронцовы были не слишком-то заметной семьей в истории России до ночи 25 ноября 1741 года, когда цесаревна Елизавета Петровна, дочь Петра Великого, вдруг спохватилась, что и лучшие годы ее уходят попусту, и жизнь в любую минуту может оборваться произволом немцев, захвативших престол. В ту ночь сама Елизавета, друг ее граф Михаил Воронцов да лекарь Арман Лесток отправились в казармы Преображенского полка, откуда вышли окруженные гвардейцами и отправились брать Зимний. С тех пор, как потомки Романовых вновь укрепились на российском престоле, Воронцовы бывали, как правило, обласканы властью и занимали самые высокие государственные должности. Один из них, тоже Михаил Семенович, при Николае Первом стал наместником Кавказа, а женат он был… о, женат он был на женщине совершенно легендарной — на Елизавете Ксаверьевне Браницкой, внучатой племяннице Георгия Потемкина-Таврического, ставшей в замужестве, естественно, Воронцовой и прославленной своей красотой, умом, но главное — пылкой любовью, которую некогда питал к ней сам Пушкин.