Он взял коробку из ее рук, глянул внутрь, удовлетворенно присвистнул, сунул за пазуху.
— Умница моя! — Он легонько коснулся губами Лизиной щеки. — Ну, я к Вернеру… До встречи!
И со всех ног кинулся в сторону площади, где находилось управление, в котором служил Алекс Вернер.
Лиза молча, устало смотрела ему вслед. Ей захотелось повернуться — и пойти не домой, а к реке. К тому месту, откуда она вчера смотрела на мост. Спуститься вниз — нет, не для того, чтобы перейти по мосту на противоположный берег, у нее по-прежнему нет пропуска, а сейчас, конечно, еще больше усилена и без того многочисленная охрана моста, — а чтобы просто войти в воду. Войти в воду, нырнуть — и не вынырнуть. Утопиться…
Не то чтобы ей захотелось вдруг умереть. Ей просто расхотелось жить.
* * *
— Многие иностранцы и не слышали никогда о Нижнем Новгороде, о городе Горьком, но я это название помнил много лет, — сказал Алекс Вернер, осторожно трогая ложечкой «Тропический десерт», словно раздумывая, решиться ли сломать пирамидку из кусочков фруктов, политых желе, или оставить красоту кулинарного изделия в неприкосновенности. — Именно оттуда родом была женщина, которую я любил. Помните, я вам о ней говорил? — взглянул он на Алёну.
Она кивнула.
— Поэтому мой взгляд невольно ловил всякое — очень редкое, надо сказать! — упоминание о городе в газетах, как в наших, так и в русских, которые попадались мне на глаза. Однажды я оказался в самолете рядом с одним русским, нижне… нижегородцем. У него из портфеля выпала газета «Карьерист», на которой крупными буквами было упомянуто название вашего города, и я попросил газету почитать, а мой сосед охотно мне ее презентовал. Я с удовольствием читал заметки, разглядывал фотографии и наткнулся на небольшую статью, посвященную подготовке к празднованию Дня Победы в музее Сормова. Уж не помню, о чем там шла речь, но упоминалась одна девушка… Она жила в Горьком, а погибла в 1942 году в Мезенске, взорвав мост через реку Святугу и уничтожив огромное количество боеприпасов, которые перевозили к линии фронта немецкие автомашины. Звали ту девушку Лиза Петропавловская, рядом была помещена ее фотография — довольно хорошая, если учесть вообще качество российской полиграфии.
Тут герр Вернер пренебрежительно хмыкнул. Помолчал немного, а затем продолжил:
— Я так и ахнул, посмотрев на нее! Очень может быть, что фото в самом деле было Лизы Петропавловской, но это была не та девушка, которая взорвала мост в Мезенске. Уж я-то знаю! Ведь все произошло на моих глазах! Понимаете, я разговаривал с ней перед тем, как она взошла на мост… Она была очень странной, и я сам вел себя при ней странно, по-дурацки… Но как бы она ни выглядела, у меня и в мыслях не было, что она идет, чтобы погибнуть! Взрыв был страшный, погибло очень много народу, я был контужен — взрывной волной меня выбросило из открытой машины и отшвырнуло на десяток метров, я остался в живых чудом каким-то. Причем я уже успел отъехать от моста! А там был настоящий огненный ад. Конечно, неудивительно, что ваши послевоенные историки так возвеличили деятельность мезенского подполья, но… Его ведь, по сути дела, не было! И я написал об этом по электронной почте в редакцию «Карьериста», автору статьи госпоже Екатерине Лаврентьевой. Она мне ответила, что в музее существует развернутая экспозиция, в которой много материалов о жизни и военной службе, а также о подпольной деятельности Елизаветы Петропавловской, поэтому, скорее всего, я ошибся. Тогда я рассказал Екатерине историю своего знакомства с той девушкой, которая на самом деле взорвала мост и которая называла себя Лизой Петропавловской, а также объяснил, как могла произойти путаница.
— Ваш рассказ меня не то чтобы убедил, но впечатлил, — вступила в разговор Катя, которая, слушая иностранца, проворно расправлялась со своим «Тропическим десертом», а также с пышным пирожным под названием «Наш сад». — И я поехала в музей, чтобы все выяснить. Но директор встретил меня в такие штыки — ужас! Святотатство — было самое мягкое его слово в мой адрес. Я завелась, потому что никакого святотатства у меня и в мыслях не было. Просто хотела уточнить, какие документы подтверждают деятельность Лизы Петропавловской в мезенском подполье и то, что именно она взорвала мост. Насколько я поняла, никаких документов нет вообще. На чем основано стойкое убеждение, что Лиза Петропавловская героиня, мне не пожелали объяснять. Я написала об этом герру Вернеру…
— Милые барышни! — с чувством перебил Катю означенный герр. — Зовите меня по имени, прошу вас! Меня зовут Алекс. А если вам такой вариант кажется слишком фамильярным — то Алекзандер. Пожалуйста!
— А как по батюшке? — спросила Катя, чуточку смущаясь. — В смысле, отчество ваше какое?
— Моего отца звали Зигфрид. То есть получается…
— Алекзандер Зигфридович, — хором выговорили Алёна и Катя и посмотрели друг на дружку с сомнением.
Вернер захохотал во все свои суперские зубы.
— Язык сломаешь, — буркнула Катя.
— Ладно, пусть будет Алекс, — усмехнулась Алёна, которой было приятно лишний раз вспоминать имя Дракончега. — Если такое обращение кажется вам естественным…
— Вполне! — заверил Алекс Вернер.
— Короче, я написала об этом… Алексу, — с некоторой запинкой повторила Катя, — и он ответил, что сам приедет, чтобы сходить в музей и расставить, так сказать, точки над «i». Мы договорились встретиться сегодня утром в редакции. А вчера мы с Таней поехали в музей, чтобы сделать снимки старой экспозиции — я почему-то была уверена, что ее после рассказа герра… то есть Алекса, переделают, но… случилось то, что случилось.
Тут Катя значительно взглянула на Алёну, и та поняла: девушка решила не раскрывать иностранцу все карты и держать в секрете историю с похищением. Ну что ж, очень патриотично. У советских собственная гордость… с Дону выдачи нет… грязь из избы не выносить, а заметать ее под ковер, и так далее. Хорошее дело! Алёна была вполне солидарна с Катей.
По лицу Алекса Вернера было видно, что ему до смерти охота спросить, что же вчера случилось и почему сорвалась их с Катей утренняя встреча. Однако он вежливо сдержался и сунул-таки ложечку в свой «Тропический десерт».
— Катя, а как фамилия директора музея? — спросила Алёна как бы между прочим.
— Столетов. Иван Петрович Столетов.
Хм, осечка. Если Алёна ждала, что он окажется Москвич, то ждала напрасно. Впрочем, может быть, Москвич на «Ниссане» — его дядя. Нет, скорее племянник.
— Что он за человек?
— Ну… такой дедуля лет под семьдесят. Настоящая музейная крыса! — сообщила Катя — впрочем, с восхищением. — Фанатик. Вообще, музей существует благодаря ему. И он знатных сормовичей всячески прославляет. У него несколько книг о сормовичах — об участниках войны, о героях труда и все такое. Как раз ко Дню Победы книжку о героях войны переиздали — конечно, за счет спонсоров, но он очень ловко умеет спонсоров находить. Ведь у всяких ветеранов и героев остались родственники, которым очень лестно свою фамилию прославлять. Потомки сестры Лизы Петропавловской — ее внучатые и правнучатые племянники — люди просто богатые в самом деле, поэтому ее экспозиция — основа выставки. Там ее письма, фотографии детские и юношеские, там фотографии ее деда, отца Игнатия Петропавловского, который руководил подпольем и погиб вместе с Лизой…