— Но Додик выставил все так, будто Кирилл на него покушался, — подхватил Жора. — Он еле-еле избежал тогда ареста, потерял права… Между прочим, с тех пор Кирилл вообще за руль ни разу не садился, даже в автомобиль, у него и колес нету, мы все на таксишках ездим. А не то шёб на байке лихачить!
— Господи, сколько вранья! — простонала Алёна. — Зачем? Неужто все просто из любви к искусству?
Лора покраснела так, что даже в подлестничной полутьме это было заметно.
«Понятно, — подумала Алёна. — Арнольд всеми силами пытался замести следы преступления, которое он совершил, и свалить его на Кирилла. И все это было сделано из любви… к Лоре? Или?..»
— Диффчонки, — ласково сказал Жора. — Шё ж вы не пьете? Ну, давайте со свиданьицем, а?
— Ой, Жора, да погоди ты! — отмахнулась Лора. — Погоди с этой отравой! Паленый «Аист», я по запаху слышу. Надо же было купить такую гадость! Говорят, там, в Тирасполе, левый коньяк мочой разбавляют!
Алёна быстро поставила стаканчик на пол — подальше от себя.
— Да ты шё?! — поперхнулся Жора. — Кошмар и сумасшедший дом! Вот разберемся с этой историей — поеду в Тирасполь, всех поубиваю, кого десять лет назад молдаване живыми оставили!
— Ладно, ближе к делу, — резко сказала Алёна. — Сколько можно тут сидеть? Милонга закончилась, нас сейчас выгонят отсюда, а мы так ничего и не поняли и не решили. Значит, к яхте приехал Ромка на аквабайке. И что?
— Да ничего, — пожал плечами Жора. — С ним были две девчонки. Одна захотела сесть за руль. Ромка спустился в воду, поплавал вокруг яхты, покачался на якорной цепи. Мы с Кириллом поржали: дескать, сетку снова спускать, новую русалку будем ловить? Но он залез на байк — и уехал со своими девицами.
— Ну и? — нетерпеливо сказала Алёна.
— Ну и все, — пожал плечами Жора. — Потом Кирилл спустил наш аквабайк — на яхте есть два для связи с берегом, — взял с собой вещи в рюкзаке и поехал, сказал, что у него какие-то срочные дела. И велел мне Лору отвезти на милонгу, если он задержится. И он, дескать, туда тоже приедет. Ну вот теперь вышло, что не приедет.
— А вы не спросили, куда он отправился?
— Ты шё? — уставился на нее Жора. — Ты шё, Кирилла не знаешь?
— Не знаю, — усмехнулась Алёна не без сожаления. — Но, судя по вашим словам, он не из тех, кому можно задавать лишние вопросы.
Лора тихонько вздохнула.
— Ладно, дальше поехали, — кивнула Алёна. — Рассказывайте.
— Мы сидели в салоне и слушали музыку. Уже смеркалось, и я зажгла верхний свет. Он загорелся — и тут же люстра погасла. Жора пошел за отверткой.
— Я ее сто лет искал, — проворчал Жора. — Так и не нашел, хотя она еще вчера на месте была, в ящике с инструментами. Я ее сам туда положил. Вчера эта чертова лампочка уже перегорала, я ее менял, а сегодня — опять! И отвертки нет. Потом принес ножик с камбуза и острием открутил шурупы. И увидел коробочку. А в ней… а в ней перстень. Тот самый, который стащил Додик!
— Не может быть! — вскрикнула Алёна.
— Я тебе говорю! — настойчиво сказала Лора. — Я его отлично знаю! Это ведь легенда нашей семьи! Я его никогда не видела, но по описаниям… Серый хиастолит с крестом, золотая оправа…
— Вы его взяли с собой? — спросила Алёна.
Жора и Лора переглянулись.
— Да, — вздохнула Лора. — Взяли. Мы боялись… вдруг в наше отсутствие каким-то образом менты на яхту попадут. Увидят перстень — и тогда Кириллу крышка. Подумают, что он украл, в люстру спрятал…
Алёна молча смотрела на нее. Да что ж они такие слепые-то, а?! Для нее ответ на вопрос, как перстень попал на яхту, был совершенно очевиден.
— Покажите мне его.
— Шё захотела! — строптиво фыркнул Жора, но Лора только плечом повела — и он, еще более недовольно фыркнув, вытащил из кармана маленькую синюю бархатную коробочку и протянул ее Алёне.
Она открыла коробочку и посмотрела на тяжелый золотой перстень с серым хиастолитом, перечеркнутым загадочным подобием креста. Достала его, покрутила так и сяк. Было темно, слишком темно, чтобы что-то толком разглядеть, но она мягко провела пальцем по закругленному металлу — и вдруг нащупала некую шероховатость. Клеймо! Нужен был не только яркий свет, но и увеличительное стекло, чтобы его разглядеть, но Алёна и без того знала, что там начертано, на этом клейме. Сначала три большие буквы — МИГ , а потом одна маленькая — к .
— Да что вы тут делаете?! — раздался возмущенный голос, и под лестницу заглянула объемистая женщина с аккуратно уложенными седыми кудряшками. Алёна узнала вахтершу. — Все уже ушли, а они тут спиртное распивают?! Да я сейчас милицию… я сейчас…
— Спокойно, тетенька, мы еще не все распили, — сказал Жора и сунул ей в руки бутылку с остатками забракованного «Белого аиста».
* * *
Вера заболела еще осенью, в ноябре: началась сильнейшая ангина, которая усугубилась тем, что номер ее был заставлен хризантемами. Тогда Вера впервые поняла, что этот запах вызывает у нее удушье так же, как аромат гиацинтов и подобных им цветов. К счастью, сезон хризантем закончился, ей сразу стало легче, но тут грянула настоящая беда: заболела Женя, дочка. Кое-как выходили ее — для этого пришлось переехать на частную квартиру, ведь у Жени была скарлатина, а в гостинице не топили, — но потом Вера вернулась в «Бристоль»: жизнь на частной квартире оказалась слишком дорогой. Мама Веры, Екатерина Сергеевна, сестра Соня и Женечка остались на квартире.
Уж на что холодна была осень, однако зима девятнадцатого года выдалась ну просто удивительно студеная! Даже лиман замерз, и на берегу, у подножия Ришельевской лестницы, громоздились горы льдин. Такого мороза даже старожилы не могли припомнить. А может быть, так безумно холодно казалось потому, что не было ни дров, ни угля… тем паче, в гостиницах!
Однако работа киногруппы продолжалась, к тому же, приходилось давать постоянные концерты, на которых зрители сидели в шубах и валенках, а актеры выходили во фраках, актрисы же — в декольтированных платьях, едва накинув кружевные шали. Ну и в легоньких туфельках, конечно, и в чулках-паутинках… Ноблесс оближ!
После одного из таких концертов Вера вернулась к себе в ознобе. Легла, закутавшись, в постель и только согрелась — тут явилась гостиничная горничная с огромным букетом лилий и карточкой консула Энно. Вера уже спала, поэтому горничная просто поставила цветы на столе в вазу.
Пришла сестра Соня, которая жила то в «Бристоле», то вместе с матерью, и сразу услышала, как задыхается от кашля Вера. Она спала горячечным, тяжелым сном, не в силах проснуться и понять, что же это разрывает ей грудь. Соня сразу вспомнила, как Вера болела в ноябре. Вспомнила про цветы… Она немедленно убрала лилии и побежала в номер Чардынина.
Тот вызвал врача. Это был доктор Усков, уже лечивший и Веру, и ее дочь. Он определил испанку — особо тяжелую форму гриппа. Правда, немного удивился: ведь в Одессе эпидемия испанки прошла еще в ноябре. С запинкой высказал он предположение о воспалении легких. Отсюда — сильный жар, удушье, боль при каждом вдохе и выдохе.