Ну кто бы говорил! Человек, сумевший обмануть правоохранительную систему Германии и водивший всех за нос двадцать один год! Ему ли удивляться и жаловаться! Вообще семейные истории Кальтов могли бы заинтересовать не только меня, даже братьев Гримм, но, к сожалению, я не собиратель сказок. А то бы… «Ханс и Гретель против ужасного человека-пингвина». Интересно?
Кальт все еще не может полностью прийти в себя. Оглядываясь на стену, где висят фотографии покойной жены, он спрашивает снова и снова:
— Так вы уверены, что Беа не виновата? И Генрих? Это совершенно точно?
— Мне кажется, словам Генриха можно верить. Сам факт нападения на него подтверждает его показания.
— А сейчас Генрих в безопасности? Крюкль не сможет до него добраться? — снова тревожится Кальт.
Заверяю старика, что комиссар Уль делает все необходимое, чтобы защитить Генриха. Немного успокоившись, Кальт сообщает, что власти прислали ему уведомление о том, что его дело подлежит пересмотру. Адвокаты уже начали работу. Скоро старик будет реабилитирован. Начнет дышать свободою в своей затерянной деревне. Интересно, а оно ему надо?
Кальт дрожащей рукой поднимает чашку с кофе. Делает глоток. Его морщинистый лоб покрывает испарина, несмотря на октябрьскую прохладу. Разволновался бедняга. На его месте я бы тоже волновался. Беа со стены снисходительно улыбается нашему собранию. Вот кого уже не волнуют земные заботы.
— Что же теперь будет? — спрашивает меня Кальт.
— Ну, вашу невиновность и невиновность вашей жены и сына благодаря герру Харуну доказать будет нетрудно. Крюклем займется полиция. Я думаю, что об этом позаботится комиссар Уль.
— А могила детей?
— Вот с этим сложнее. О том, где были похоронены Ханс и Гретель, знала только Беа. А ее уже нет в живых.
Кальт молча смотрит на меня. Чего-то ждет. Они заварили эту кашу, а я расхлебывай! Тишину нарушает Харун:
— Может быть, брат Беа что-то знает?
— Вряд ли Свен может что-то знать, — с сомнением говорит Кальт. — К этому делу он не имел никакого отношения.
— Это вы так думаете, герр Кальт, — привожу я свои контраргументы. — Все считали, что и Генрих не имеет отношения к гибели детей, а оказалось, что он — ключевой свидетель. Даже участник событий. Крюкль специально не заострял внимание следствия на Генрихе, чтобы не вскрылась вина его самого. Крюкль был следователем, и ему несложно было направлять расследование в нужную сторону. Тем более что и придумывать ничего особенно не пришлось. Ваше признание, герр Кальт, сразу определило его позицию. Найден «Баварский монстр», на которого можно списать все убийства детей в Нашем Городке, произошедшие за несколько лет. Беа помогала вам совершать преступления, а непутевый сын ничего не знал, и на него можно не обращать внимания.
— Я всего лишь хотел защитить Беа, — еле слышно шепчет Кальт. — Мы попали в ловушку, подстроенную негодяем. Беа была тяжело больна и не выдержала бы тюремного заключения. Что мне было делать? Я ведь так ее любил!
— Тем не менее вы развелись?
Кальт глядит на меня мокрыми от слез глазами.
— Я это тоже сделал из любви к Беа. Чтобы никто не мог упрекнуть ее в том, что она связана со мной, «Баварским монстром».
— А почему ваша жена дала согласие на развод?
— Ей было уже все равно. Беа просто покорно ждала смерти.
Кабинет окутывает тишина. Темная, почти осязаемая, как и вечерний сумрак, заполняющий утихший мир. Давит тишина, давит сумрак. Тяжелый разговор.
Забывшись, постукиваю пальцами по подлокотнику кресла. На моем тайном языке это означает: «Хочу домой».
Сдержанно прощаемся. «Чау! — Чау!» Покидаем персональный седьмой круг ада Алоиса Кальта. Выходим на улицу. Харун опережает меня, торопясь к своему «Мерседесу», поэтому не слышит жуткий звериный вой, пробивший даже толстые стены мрачного узилища. Я понимаю — это воет загубленная жизнь. Беа спасала Генриха, Алоис спасал Беа, и ничего этого было совершенно не нужно. Я сам напрасно подарил двадцать лет своей жизни Виолетте. И мой вой, когда я это понял, наверное, был таким же страшным. Да, бывают в жизни огорченья…
В одиночестве ужинаю дома. «Антенне Байерн» обеспечивает процесс питания музыкальным сопровождением: Псай, Конор Мэйнард, Калигула, пробки на дорогах. Колокола, скупо прозвонив, готовятся ко сну. На Песталоцциштрассе царит безмолвие. Даже проезжающих машин не слышно. Такое впечатление, что могильную тишину из кабинета Кальта я привез к себе домой.
Жую жесткий зерновой хлеб, заедаю его сервелатом, сервелат запиваю молоком. После такого ужина прямая дорога в туалет. Школьная задачка о бассейне с двумя трубами. В одну трубу нечто вливается, из другой нечто выливается.
Сегодня вечером в морозильном отделении холодильника я обнаружил замерзших лобстеров. Маринины стратегические запасы, на случай приезда важных гостей или наступления конца света. Я задумчиво посмотрел на них и оставил в покое. Нет, такая пища мне не по зубам. Не знаю, с какого боку к ним подобраться. В просверленной голове хихикает только дурацкая фраза: «Если вы не знаете, как правильно есть лобстеров — ешьте ртом». Сейчас знание дурацкой фразы мне не поможет. Поэтому — хлеб, сервелат, молоко.
Обхожусь без кофе. На ночь его пить вредно. Буду потом без сна лежать во мгле и смотреться в зеркала могучего шкафа. А в ночной тьме при опущенных рольставнях в старых зеркалах может привидеться все, что угодно: от безымянного фашиста с бутылкой шампанского до двух маленьких фигурок в белых саванах. Лучше не рисковать.
Размышляю над тем, где Беа могла схоронить ребятишек. Логика моих мыслей такова. Времени у нее было с десяти часов вечера до шести утра. Всего примерно восемь часов. Это на все про все, включая время на дорогу туда и обратно. Хрупкая, больная учительница физически не смогла бы выкопать могилу в ночном лесу. Если Беа бросила тела в реку, скорее всего, их бы рано или поздно нашли. Значит, Майн тоже отпадает. Расчленить или сжечь трупы она бы не успела — дело хлопотное, грязное и долгое, да и все равно что-то останется. Мне кажется, самое вероятное, что Беа просто отвезла тела какому-то надежному человеку. А он, имея в своем распоряжении достаточно времени, спрятал Ханса и Гретель. Кто в нашей округе был для Беа надежным человеком? Может быть, родственник? Ее родной брат, хозяин кнайпы в Соседнем Городке Свен Дево?
На память вдруг приходят слова Дженнифер о том, что одна грядка в их теплице уже много лет дает в два раза больше помидоров, чем другая. Страшная догадка мелькает в моем мозгу. Это же бывший сад Свена Дево! А что, если там?!
Я не в силах справиться с волнением. Хотя уже поздно, все равно зачем-то звоню Шернерам. Трубку берет Дженнифер.
— Халло!
— Халло!
Молчу. Ну, вот. Позвонил, а теперь не знаю, что говорить. Дженнифер меня узнала, поэтому с тревогой спрашивает:
— Вадим, почему ты молчишь? Что случилось?