И вновь пришлось заводить автомобиль и править по пыльным и безликим тегеранским улицам: повернуть направо и пересечь площадь, опять – направо, затем – налево до улицы Дербар, где размещались правительственные учреждения. Там, недалеко от перекрестка, в старинном и величественном здании располагался адлие (суд).
Следственное присутствие занимало весь второй этаж. Упомянутый господин сидел в обшарпанной комнатке с едва живой дверью. Это был немолодой уже человек с жиденькими усиками и маслеными глазами, с видимой, будто поеденной молью, плешью. Он носил шапочку с усеченным верхом, потертый костюм и не имел даже карманных часов. В комнате висело дымное коромысло и пахло дешевым ширазским табаком. В каменной пепельнице дымилась трубка.
К появлению русского дипломата персидский чиновник отнесся с недоверием. То снимая, то надевая очки, он долго рассматривал документы вошедшего, задавал бессмысленные вопросы и наконец велел своему письмоводителю, сидящему напротив, подготовить бумагу, дозволяющую осмотреть труп. Когда разрешение было готово, он дважды окунул перо в чернильницу и вывел витиеватую, будто змеиный след, подпись. Вынув из ящика мухур (печать), следователь удостоверил документ. Во время разговора он так и не поднялся. И уже уходя, оказавшись у самой двери, Ардашев бросил беглый взгляд под стол и понял причину его неучтивости: желтые туфли перса были настолько разбиты и поношены, что носы протерлись до дыр.
Бензиновое детище Генри Форда (кстати, неплохо переваривающее и медицинский спирт) вновь колесило по широким хиабанам и узким переулкам Тегерана. Минут через двадцать Клим Пантелеевич добрался до Мейдане-Тупханэ и свернул на Больничную улицу.
Статский советник заглушил мотор и прошел в приемный покой. Услужливый санитар объяснил, как найти морг. Расшатанная деревянная дверь оказалась незапертой. «Да, – грустно подумал Клим Пантелеевич, – на Небеса пусть всегда открыт, и там нет очереди».
Неожиданно в коридоре возник привратник – старик в домотканой одежде и войлочной шапочке. Он печально улыбнулся, склонил голову и спросил:
– Чи сааб михает? [99]
– Ференги [100] .
– Инджо, – кивнул перс и, шаркая чувяками, поплелся по коридору. Клим Пантелеевич последовал за ним.
Бывшему присяжному поверенному не раз приходилось посещать анатомические театры, покойницкие, мертвецкие, бывать в прозекторских или препаровочных кабинетах, но то, что предстало перед его глазами, трудно поддавалось описанию. В маленькое окошко комнаты, куда его провел смотритель, едва проникал солнечный свет. На подоконнике роились черные мухи. Огромные сколопендры ползали по потолку. Трупы лежали ненакрытые, вповалку и в несколько рядов. От сильной жары многие уже начинали разлагаться. Приторно-тошнотворный запах гнилой человеческой плоти пропитал стены.
Старик приблизился к крайнему топчану и указал рукой на измазанное в грязи окровавленное тело. Увидев Байкова, статский советник невольно поморщился. Смотреть на это было страшно. На долю драгомана выпали нечеловеческие испытания. Его подвергли одной из самых жутких восточных пыток. Переводчику отрезали часть носа, пробили иглой перегородку и вставили нитку из грубой козьей шерсти. Часть ее до сих пор торчала из окровавленного отверстия. Стоило лишь легонько потянуть за нить, и человек испытывал невыносимую боль. Слезы текли ручьем вместе с кровью и заливали глаза. Таким способом, просунув бечеву через носовой хрящ верблюда, чарвадары усмиряют диких самцов. И самый бешеный из дромадеров становится послушным и кротким, как преданная дворняга. Кроме этого на тыльных сторонах ладоней покойного зияли кровавые раны. Смерть, по всей видимости, наступила от выстрела в голову. Пуля вошла в правый висок. От ее удара правый глаз почти вылез из глазницы. Вся область вокруг него представляла сплошной кровавый синяк.
– Да будет душа его в раю с Магометом! – пробормотал на фарси старик.
– Инша-алла! – машинально ответил Клим Пантелеевич.
Вынув из кармана золотую турецкую лиру, он сунул ее привратнику и сказал по-персидски:
– Вымойте тело и оденьте. Вещи вам привезут сегодня же.
– Бе-чешмь, ага-джун, бе-чешмь [101] , – благодарно кланяясь, лепетал смотритель морга.
Ардашев зашагал к выходу.
«Форд», будто ворон, отливал на ярком солнце черным цветом. Машина накалилась до такой степени, что ручка стартера жгла ладони даже через перчатки.
«Надобно вновь встретиться с судебным следователем и выяснить обстоятельства происшествия», – рассуждал дипломат, садясь за руль урчащего автомобиля.
И вновь статский советник катил по Тегерану, время от времени нажимая на кнопку сигнала на руле. У здания суда толпилась своеобразная иранская публика. Это были далеко не те лица – разодетые дамы и довольные жизнью ставропольские господа, – которые заранее запасались билетами, чтобы попасть в судебную камеру на слушание дела с участием знаменитого присяжного поверенного Ардашева. Здесь стояли только мужчины. На их лицах читалась печать грусти и обреченности. По всей видимости, у массивных дверей адлие собрались родственники кого-то из подсудимых.
Заглушив мотор, Клим Пантелеевич быстро поднялся по каменной лестнице на второй этаж. Уже знакомая дверь в следственную камеру была открыта.
Судебный следователь, утонувший в дымном тумане, устало поднял голову. Указав дипломату на стул, он проронил:
– Я не сомневался, что вы вернетесь.
– Когда караван поворачивает назад, впереди оказывается хромой верблюд, – щеголяя тюркско-иранским выговором, сыронизировал Ардашев.
– О! Вы прекрасно говорите на фарси! – изумился Мохаммед-Таги и, бегая глазами по сторонам, спросил: – Вероятно, вам небезынтересно знать, что случилось с вашим соотечественником?
– Безусловно. Я хотел бы ознакомиться с медицинским заключением, протоколом осмотра места происшествия и взглянуть на фотографии.
– Надеюсь, вы понимаете, что, пока идет следствие, я не имею права посвящать вас в детали этого дела?
– Однако в назмие меня заверили в обратном.
– А при чем здесь полиция? Она не имеет к следствию никакого отношения. Хотя, – он ухмыльнулся, – мы всегда можем договориться
– В данном случае у меня в этом нет нужды, – холодно выговорил Клим Пантелеевич. Проткнув следователя острым, как пика, взглядом, он молчал, выдерживая небольшую паузу.
На этот раз статский советник решил поступить вопреки устоявшемуся правилу. Ему, как и любому нормальному человеку, просто надоело раздавать взятки направо и налево за то, что и так были обязаны предоставить. В Персии же лихоимство и вовсе не являлось преступлением. Это считалось нормой жизни. И потому каждый иранец мечтал дослужиться до такого чиновничьего поста, который позволял бы ему получать солидный анам без особых забот. Но как бы парадоксально это ни звучало, именно в этой стране каждый мздоимец благоговел перед посетителем, а тем более перед иностранцем, умеющим настойчиво добиваться своей цели без пресловутого «тумана на анам».