— Значит, все же он?
— Да. А мне что? Мне не жаль. Деньги он платил.
— Но почему он возит ее домой?
— Да потому что трясется над ней слишком сильно. Не может надолго расстаться. Хотя его условие — возвращать вазу ему каждый вечер — создало массу лишних хлопот и вызвало большие материальные расходы. Но и это не моя забота. Чужие деньги считать я не люблю. Главное, чтобы я сам внакладе не остался, а все остальное мне до лампочки. Вот так, Танюша.
Я наконец смогла найти объяснение поведению Гольдфельда и чуточку успокоилась. Хорошо, что я все же поговорила с Быстряковым так откровенно. Надо было сразу. Не пришлось бы притворяться его фанаткой.
— Что ж, спасибо за откровенную беседу.
— Я рад, если сумел помочь тебе. И… в любое время можешь обращаться.
— Хорошо.
— Только мне кажется, что смерть того парня никоим образом не связана с нашей выставкой. Вот если бы самого Марка Гиршевича убили, тогда бы и я призадумался. А так… Ведь Сашков был мелкой сошкой. — Олег допил кофе и закурил сигарету.
— Но убит еще один человек. — Я также прикурила от поднесенной им зажигалки и вздохнула.
— Еще один? — Рука Быстрякова застыла в воздухе. — И что? Он тоже связан с выставкой?
— Он — напарник Глеба, Никита Селезнев.
— Я видел этого мальчишку. Но когда же его? Или ты меня разыгрываешь?
— Зачем мне это?
— Ну, не знаю…
Я следила за реакцией Быстрякова. Он был просто ошарашен. Думается, его трудно чем-нибудь смутить, а тут чуть ли не заикаться стал.
— Сегодня утром я нашла парня мертвым в его квартире.
— И что? Его тоже убили? — спросил Олег.
— У меня сложилось именно такое впечатление.
— Как это понимать?
— Все выглядит на первый взгляд как несчастный случай. Но будет экспертиза, и мне кажется, она подтвердит, что его отравили газом.
— А почему ты мне все это рассказываешь? — вдруг взволнованно спросил Олег. Поерзал на стуле и снова закурил. — Я никакого отношения ко всем этим историям не имею.
— Я и не виню тебя, — улыбнулась я.
Почему-то у многих людей есть такая реакция. Начинаешь им что-то рассказывать, а они сразу думают, что их подозревают. Даже смешно. Настоящие преступники, наоборот, очень часто делают вид, что удивлены, расстроены, переживают. Впрочем, исключения есть всегда.
— Такие трагические события могут отразиться на нашей выставке, — серьезно сказал Быстряков. — А что по этому поводу думает Гольдфельд?
— У него я еще не была. Но собираюсь проведать старичка.
— Ну, Марк Гиршевич еще далеко не старичок. Он в возрасте, конечно, но если бы ты видела, как прекрасно выглядит, то у тебя язык бы не повернулся так его назвать. Кстати, хочешь, мы прямо сейчас поедем к нему? Я тебя представлю.
Почему бы на самом деле не воспользоваться случаем? Так даже удобнее будет. И, кстати, не обязательно говорить, что я частный детектив.
— Знаешь, ты познакомь меня с ним, только… не говори ему, пожалуйста, о моей профессии. Скажи, что я, допустим, одна из ценительниц высокого искусства. Ему, наверное, приятно будет.
— А что так?
— Мне не хочется светиться, — честно призналась я. — И потом, человеку проще разговаривать с обыкновенными людьми, чем с милицией или с детективом, расследующим убийство.
— Ладно. Но тогда и ты не говори, что я рассказал тебе о том, что это он сам попросил меня устроить выставку. Все ведь думают, что автор идеи я. Пусть так все и остается. Мне тоже приятно прослыть не меркантильным человеком.
Мы расплатились по счету, поймали такси и поехали к Марку Гиршевичу.
Жилище его находилось в центре города в старой пятиэтажке, славящейся большими светлыми комнатами, высокими потолками и огромными коридорами. Здесь недавно сделали ремонт, и даже подъезд был чистым и ухоженным, с выкрашенными в теплый желтый цвет стенами.
— Надо позвонить, пожалуй, — сказал Олег. — А то неудобно как-то.
Быстряков достал сотовый и набрал номер. Не прошло и минуты, как он уже спрашивал, можно ли ему зайти ненадолго в гости с одной знакомой девушкой, желающей познакомиться с человеком, владеющим столь прекрасной и дорогой вазой.
— В принципе, — обратился ко мне Олег, сложив трубку, — мы можем представить тебя как журналистку. Думаю, Марку Гиршевичу приятно будет знать, что о нем напишут в газетах. Как ты на это смотришь?
— Ты его больше знаешь, вот и решай сам, как лучше к нему подкатить, — махнула я рукой.
— Тогда будешь писакой.
Мы поднялись на самый последний этаж. Дверь нашего Гольдфельда была самой обыкновенной, если не сказать убогой. Даже дерматина на ней не было, что очень меня удивило. В последнее время обивают двери практически все, и уже редко встретишь такой вот простенький экземпляр.
— Заходите, — пропел Марк Гиршевич.
На самом деле он совершенно не производил впечатление пожилого человека. О возрасте можно было догадаться разве что по морщинам на лице. И то, я уверена, их было меньше, чем у его ровесников. А фигуре господина коллекционера позавидовали бы даже молодые парни.
— Здравствуйте, меня зовут Татьяна, — улыбнулась я в ответ на откровенное рассматривание моей персоны.
— Приятно с вами познакомиться, проходите. Можете не разуваться.
В квартире было чисто. Никаких излишеств, но то, что имело место быть, отличалось изысканностью, качеством и, скорее всего, хорошей ценой.
Мы прошли в гостиную и сели на шикарный диван.
— Чему обязан? — спросил хозяин.
— Татьяна давно хотела с вами познакомиться, — ответил Быстряков. — Все уши мне прожужжала. Вот мы и выбрали момент. Надеюсь, не оторвали вас от дел?
— Все нормально, — кивнул хозяин дома и обратил свой взгляд снова ко мне: — По телефону Олег Иванович сказал, что вы работаете в газете «Комсомольская правда» в Тарасове?
— Да. Правда, я там совсем недавно. Но работа мне нравится. Хотела бы написать, если вы, конечно, позволите и согласитесь, материал про вас. Как вы смотрите на такое предложение?
— Очень хорошо смотрю.
— Вот и замечательно. Марк Гиршевич, расскажите тогда, пожалуйста, о себе и, конечно, о вашей вазе.
— Ну вот. Только из-за вазы и приехали небось? — делано разочаровался Гольдфельд.
— Вы сами понимаете, что писать про каждого мы не можем, — мне пришлось огорченно вздохнуть. — А такой вазы больше ни у кого нет.
— Да уж. Эта ценность досталась мне по наследству. К сожалению, я не знаю ее истории. Все хочу заняться, так сказать, семейным расследованием, но пока руки не доходят. Ваза принесла мне удачу.