— Деревья, — сказала я.
— Что? — спросил Дэниел.
— Почему вы не лазаете по деревьям? Почему это обязательно должны быть горы?
На лице Дэниела появилась широкая улыбка.
— Думаю, что переадресую этот вопрос знаменитому авантюристу-альпинисту Адаму Таллису.
Адам немного подумал.
— Невозможно позировать перед объективом камеры, стоя на вершине дерева, — наконец заявил он. — Вот почему люди ходят в горы. Попозировать для фотографии на вершине.
— Только не ты, дорогой, — сказала я и сразу смутилась из-за серьезности собственного тона.
В комнате воцарилась тишина, все мы лежали на полу и смотрели на огонь. Я потягивала кофе. Затем, поддавшись порыву, потянулась вперед, взяла у Деборы сигарету, затянулась и вернула ей.
— Я так легко могла бы начать все сначала, — сказала я. — Особенно в такой вечер, как сегодня, валяясь на полу перед огнем, немного пьяная, среди друзей и после такого чудесного обеда. — Я взглянула на Адама, который смотрел на меня, на его лице плясали отблески огня. — Но настоящая причина заключается не в этом. Думаю, что могла бы сделать что-нибудь вроде этого до того, как встретила Адама. Смешно. Именно Адам заставил меня понять, какая чудесная вещь — взбираться на вершины, и одновременно заставил меня не желать делать это. Если бы я собралась этим заняться, то мне хотелось бы присматривать за другими. Я бы ни за что не согласилась, чтобы кому-то пришлось все время смотреть за мной. — Я огляделась. — Если нам придется вместе идти в горы, то вы будете тащить меня наверх всю дорогу. Дебора, возможно, свалится в пропасть, Дэниелу придется отдать мне свои перчатки. Я-то буду в порядке. За это придется платить вам.
* * *
— Ты была сегодня вечером очень красивая.
— Спасибо, — сонно пробормотала я.
— И очень смешно говорила о деревьях.
— Спасибо.
— Это почти заставило меня простить тебя за выспрашивание у Дебби о моем прошлом.
— Ах.
— Знаешь, чего мне хочется? Хочу, чтобы было так, будто наши жизни начались с того момента, когда мы впервые встретились. Как ты думаешь, такое возможно?
— Да, — сказала я. Но в душе знала, что нет.
История, которую я когда-то учила в школе, но уже почти забыла, разделяется на удобные периоды: Средние века, Реформация, Ренессанс, Тюдоры и Стюарты... Для меня прежняя жизнь Адама тоже разложилась на отдельные эпохи, словно подкрашенный слоями песок в бутылке. Была эпоха Лили, эпоха Франсуазы, эпоха Лайзы, эпоха Пенни. Я больше не говорила с Адамом о его прошлом: это было запретной темой. Но я об этом думала. Собирала мозаику — маленькие детали о женщинах, которых он любил, — и выкладывала общую картину. В процессе этого мне стало ясно, что в хронологии существует белое пятно — пустое пространство, где должна была присутствовать женщина, но ее не было. Мог, конечно, пройти год или что-то около этого без устойчивой связи, но это не соответствовало тому, что виделось мне характерной чертой Адама.
Это было как если бы я смотрела на любимого, который идет ко мне издалека, все время приближаясь, и вдруг теряется в дымке. Я рассчитала, что пробел возник лет восемь назад. Я не собиралась ничего ни у кого выпытывать, но желание заполнить этот пропуск становилось все сильнее. Я спросила у Адама, нет ли у него снимков, на которых он запечатлен в молодости; у него их, естественно, не было. Я пыталась выяснить окольными путями, чем он занимался в то время, словно это помогло бы мне связать незначительные факты в значимый ответ. Но, узнавая названия вершин и опасные маршруты, я никак не могла обнаружить женщину, способную заполнить собой пробел между Лайзой и Пенни. Однако я была непревзойденным экспертом по Адаму. Мне необходимо было все знать точно.
В один из уик-эндов в конце марта мы снова отправились в его старый родительский дом. Адаму было нужно взять кое-что из снаряжения, которое было складировано там в одном из огромных сараев, поэтому он взял напрокат фургон.
— Мне нужно вернуть его только в воскресенье. Быть может, нам удастся на субботний вечер снять номер в гостинице.
— С обслуживанием в номерах, — добавила я. Мне даже в голову не пришло предложить переночевать в доме его отца. — И, пожалуйста, с ванной.
В путь мы тронулись очень рано. Было прекрасное, кристально ясное весеннее утро. На некоторых деревьях уже начали лопаться почки, в полях, которые мы проезжали по пути на север, клубился туман. Во всем ощущалась надежда. Мы остановились позавтракать на станции техобслуживания. Адам выпил кофе и едва притронулся к датскому печенью, а я проглотила громадный сандвич с ветчиной — волокнистые пластины ярко-розового мяса меж обильно сдобренных маслом кусков хлеба — и запила все это кружкой какао.
— Люблю женщин с хорошим аппетитом, — сказал он. После чего я прикончила и его печенье.
Мы приехали на место около одиннадцати часов, и все, как в волшебной сказке, было таким же, как и в прошлый приезд. Никто не встретил нас, отца Адама нигде не было видно. Мы прошли в темную прихожую, где, словно часовой на посту, стояли древние дедовские часы, и сняли пальто. Адам позвал отца, но никто не откликнулся.
— Наверное, мы можем начать, — сказал он. — Вряд ли это займет много времени.
Мы снова оделись и вышли через заднюю дверь. За домом стояли несколько старых сараев различных размеров, так как, объяснил Адам, при имении находилась действующая ферма. Почти все сараи были заброшены, кроме двух, подправленных на скорую руку. Они были заново покрыты шифером, сорная трава у дверей скошена. Проходя мимо, я заглядывала через окна внутрь. В одном стояла поломанная мебель, ящики с пустыми винными бутылками, старые тепловые аккумуляторы и задвинутый в угол стол для пинг-понга без сетки. Широкая полка была уставлена старыми деревянными теннисными ракетками, была там и пара крикетных бит. На полке, устроенной выше, стояло много банок с краской, бока которых были заляпаны разноцветными потеками. В другом сарае хранились инструменты. Я заметила там газонокосилку, пару грабель, ржавую косу, лопаты, вилы, мотыги, большие мешки с компостом и цементной смесью, зубастые пилы.
— Что это? — спросила я, указав на несколько серебристых хитроумных устройств, которые висели на крупных крюках, ввинченных в стену.
— Ловушки для белок.
В одно из строений мне захотелось войти, так как через разбитое стекло я заметила там большой фарфоровый чайник без носика, который выглядывал из ящика, и висящий на крючке старый порванный воздушный змей. Было похоже, что там собраны все ставшие непригодными вещи, все, что стало ненужным, но что жалко было просто выбросить. На полу лежали чемоданы и поставленные друг на друга ящики. Все было аккуратно сложено и выглядело очень печально. Мне подумалось, что здесь, должно быть, хранятся вещи, которые когда-то принадлежали матери Адама и к которым с тех пор никто не прикасался. Я спросила у Адама, так ли это, но он оттащил меня от окна.