— Конечно, помню, дорогая.
— Помнишь, потому что я выложила тебе все. А что ты мне ответила?
— Но это совершенно другая ситуация.
— Ты сказала мне, чтобы я прикусила язык, не делала ничего такого, о чем могла бы пожалеть, предоставить все времени, ты обещала, что потом все будет выглядеть по-другому. Мне хотелось ударить тебя, а ведь ты была совершенно права.
— Но это не просто разрыв, и, как тебе известно, я порвала с Бренданом, но мне не хочется снова возвращаться к этому…
— Ради Бога, Миранда. Я говорила с Бренданом. Он озадачен всем этим так же, как я.
— Что? — спросила я. — Брендан? Ты обсуждала меня с Бренданом?
— Миранда…
— Ты перешла на его сторону. Вот что можно сказать. Думаешь, что он очарователен? Хороший парень? Как ты смеешь? Как ты посмела говорить обо мне с ним? Что ты сказала ему? Ты что, выболтала все, что я говорила тебе о нем?
— Миранда, прекрати, это ведь я.
Я остановилась и посмотрела на нее. Она была прекрасна и слегка уклончива. Затянулась сигаретой. Избегала смотреть мне в глаза.
— Тебе он понравился, да? Она пожала плечами:
— Просто обычный, приятный парень. Он беспокоится о тебе.
— Вот в чем дело, — сказала я.
Я порылась в своем кошельке и, смутно ощущая, что когда-то раньше уже делала это во сне, нашла десятифунтовую купюру и швырнула ее на стол.
— Вот. Созвонимся. Прости. Мне нечего добавить. Я должна идти. Не могу ничего поделать с этим.
И я ушла от Лауры. Уже на улице, стоя на тротуаре, осмотрелась по сторонам, потрясенная тем, что сделала. Как мне быть теперь? Сырой холод пронизывал меня. И пусть. Я шла и шла, не ведая, куда иду.
До наступления Рождества оставалось шестнадцать дней и четыре дня до регистрации брака Кэрри и Брендана в бюро записей актов гражданского состояния, расположенном в миле от дома родителей. Погода за ночь изменилась. Было по-прежнему холодно, но стало более пасмурно, сыро и туманно. Я проснулась утром, когда за окнами было еще темно и барабанил дождь. Несколько минут не могла заставить себя подняться из теплой постели. Грелка с горячей водой, приготовленная накануне вечером, стала ледяной, и я отшвырнула ее ногой на пол. Подумала, что придется соскабливать лед с ветрового стекла автофургона, забивать молотком гвозди в половицы в пустом и неотапливаемом доме на Тоттенхем голыми онемевшими руками, и забралась еще глубже под пуховое одеяло.
Услышала звуки: в дверную щель сунули почту, — и шумные шаги по половицам. Через двенадцать дней будет самый короткий день года, после чего дни станут длиннее. Пыталась напомнить себе, что неизбежно наступит весна вслед за этими темными месяцами.
По краям занавесок виднелись серые просветы. Я заставила себя подняться с постели, опустить ноги в тапочки и надеть халат. Забрала почту с коврика для вытирания ног. Приготовила большой кофейник кофе, положила два кусочка черствого хлеба из муки с отрубями в тостер и включила приемник. На один кусок намазала мед, на второй — мармелад, в микроволновке подогрела молоко и налила себе чашку кофе.
Села за стол и вскрыла почту. Пришло девять рождественских открыток, одна из которых от человека, которого я никак не могла вспомнить. Он надеялся на то, что мы встретимся в новом году; другая была от Каллума, с которым мы познакомились на вечеринке, куда я пришла незваной с Лаурой и Тони. Казалось, что с тех пор прошли века, что это было в другой жизни. Тогда я думала, что все совсем плохо, хуже некуда, и что сейчас все начинает понемногу улучшаться. Еще не знала, что такое плохо. Отодвинула открытку Каллума с небрежно написанным приглашением на вечеринку. Не думала, что в этом году смогу сама написать рождественские поздравления или ходить по вечеринкам. Были два обращения из благотворительных организаций, счет по кредитной карточке, официальный банковский отчет, три каталога. Увидела конверт с надписью, сделанной рукой Кэрри.
Я допила чашку кофе и налила еще одну. Медленно жена на треугольный тост с медом. Затем просунула палец под приклеенный клапан конверта и вынула письмо.
«Дорогая Миранда, — читала я, — Мы с Бренданом подумали, что совсем неплохо, если ты будешь одним из наших свидетелей в пятницу. Пожалуйста, сообщи нам по возможности быстрее, что ты согласна. Кэрри».
И это все.
Я состроила гримасу, и вокруг моего правого глаза возникла боль, штопором впивающаяся в мышцы. Это дело рук Брендана. Заставить меня стоять рядом со счастливой парой и подписать свое имя под их именами. Позировать перед камерой. Улыбаться Брендану, моему зятю, члену моей семьи. Меня затошнило, пришлось отодвинуть тост в сторону. Удалось допить уже остывший кофе.
Наверное, просто следует сказать «нет». Нет, я не буду вашим чертовым свидетелем. Нет, я не стану играть в ваши игры. Нет, нет, нет, больше никогда. Наверное, вообще лучше отстраниться от бракосочетания. В любом случае им лучше обойтись без меня. Но конечно, я должна присутствовать там, потому что мое отсутствие будет рассматриваться как еще одно истерическое проявление с моей стороны: сумасшедшая, одержимая, снедаемая любовью, исполненная ненавистью Миранда; привидение на празднике. Должна там быть, потому что я единственная, родная сестра Кэрри.
Вздохнула и встала, затянула пояс на халате, прошла через комнату к телефону, набрала номер.
— Алло?
— Мама. Это я.
— Миранда. — Монотонный голос, к которому я привыкла после смерти Троя.
— Привет. Прости за ранний звонок. На самом деле я просто хотела поговорить с Кэрри. О том, чтобы быть свидетелем.
— Она говорила, что простила тебя… — Повисла пауза, затем: — Я полагаю, это очень широкий жест с ее стороны.
— Да, — отвечала я. — Можно с ней поговорить?
— Пойду позову ее. Но до этого… Мы думали, я и Дерек, что нам нужно устроить небольшую вечеринку для них до пятницы. Не будет никакого званого вечера в день регистрации. Кажется, это нехорошо. В любом случае они почти сразу же уедут на неделю. Соберемся только семьей, просто для того, чтобы пожелать им всего хорошего. Мы думаем, это важно для них. Точно придут Билл и Джуди. Завтра ты свободна?
Поистине, это был не вопрос.
— Да.
— Около семи. Позову тебе Кэрри.
Я сказала Кэрри, что буду свидетелем, и Кэрри ответила, что она рада, холодным вежливым тоном. Я сказала, что увидимся завтра, а она ответила «хорошо», словно пожала плечами. На меня нахлынуло внезапное воспоминание, как яркий луч солнечного света в ненастный день, о том, как мы с Кэрри плавали в волнах вдоль корнуоллского побережья. Мы сидели в больших резиновых надувных кругах, а волны снова и снова выбрасывали нас на берег, пока мы полностью не выдохлись от усталости и холода; наша кожа горела, натертая песком. Нам было около десяти и восьми лет. Помню, как мы вместе смеялись друг над другом, пронзительно визжали от радостного страха. Обычно ее волосы были заплетены в аккуратные косички. Улыбка была застенчивая, рот обычно закрыт, но порой на ее щеке появлялась маленькая ямочка. Думаю, появляется и сейчас.