— Простите, что?
— Самогон, говорю, пьешь?
— Пью, — кивнула я и шагнула за калитку. А что мне еще оставалось делать?
— Да замолчь ты! У-у, шельма! — рявкнул старик на уже задыхающуюся от лая белую собачонку и пропустил меня вперед.
По узенькой тропинке мимо каких-то грядок я дошла до скособоченных ступенек и остановилась перед раскрытой дверью жилища, из которого повеяло сыростью и протухшими соленьями.
— Ну, проходи, чего встала, — прокряхтел старик и бесцеремонно подтолкнул меня вперед.
Я очутилась в полутемных сенцах, в которых стояла открытая бочка с квашеной капустой. Она и издавала тот запах, который я почувствовала еще на улице. Только теперь он был значительно резче. На полу валялось оцинкованное ведро и какие-то тряпки.
Старик закрыл дверь и снова подтолкнул меня:
— Да иди, иди. Не боись.
Теперь я стояла посреди так называемой спальни. Эта же комната одновременно служила и кухней, и гостиной, так как была в этом доме единственной. Посреди нее находился круглый стол, на котором стояла железная миска с той же квашеной капустой, надтреснутая тарелка с заветренной картошкой, рядом, прямо на непонятного цвета клеенке, лежали куски нарезанного крупного помидора, и венцом всему была самая настоящая четверть самогона, закупоренная грязной тряпицей. Возле стены располагалась русская печь, сверху застеленная заплатанным одеялом, рядом стояла длинная деревянная лавка и какой-то ящик, служивший старику буфетом. Все! А я-то думала, что такое можно увидеть только в кино о дореволюционном селе.
— Садись, — чуть ли не приказал мне старик и достал из-под стола колченогий табурет.
Я послушно села, сложив руки на коленях.
— Тебя как звать-то, красавица? — обратился он ко мне, присаживаясь напротив на такой же табурет, который тоже выдвинул из-под стола.
— Татьяна.
— А меня Степан Игнатич, — отрекомендовался он и повернулся к «буфету».
Он извлек оттуда два граненых стакана, один из которых протер краем своего ватника и поставил передо мной, второй же, не придав значения его сомнительной чистоте, определил себе. Затем откупорил четверть и разлил по стаканам самогон.
— Давай — по маленькой, — крякнул гостеприимный хозяин и залпом заглотал вонючую желтоватую жидкость.
Поморщив мясистый нос, с шумом выдохнул и потянулся за куском помидора.
— Давай, давай! — подбодрил он меня, шамкая беззубым ртом. — Не боись, не отравишься.
Я поднесла стакан к носу и передернулась.
— Да ты не нюхай, а пей. Сказала же, что пьешь, а сама… Я-то тебя и позвал для этого. Одному-то скучно.
— Щас, — кивнула я и последовала его совету.
Самогон, в котором было не меньше семидесяти градусов, не успев докатиться до моего желудка, сразу шибанул в голову, и приятное тепло разлилось по всему телу.
— Думал, Петька вернулся, — продолжал старик, дожевывая помидор и суя в рот щепотку капусты. — Да ты закусывай, не стесняйся. Мы с ним маленько посидели, потом я спать завалился. Вдруг слышу, пришел кто-то. Встал, башка трещит, добавки требует. А тут ты. Это хорошо. Так как же это ты умудрилась тута застрять?
— Да бензин, говорю, кончился, — ответила я, чувствуя, что язык мой слегка заплетается. — Теперь вот и не знаю, что делать.
Степан Игнатич скривил синеватые губы, дернул плечом и снова налил нам самогону, давая понять, что, кроме этого, ничего посоветовать не может.
На этот раз я не стала нюхать этот народный напиток, а выпила сразу и, можно сказать, с удовольствием. Через минуту капуста уже не казалась мне вонючей, а картошка заветренной. Я с удовольствием уплетала угощенье старика.
— А что это у вас там за кладбище? — поинтересовалась я, окончательно опьянев.
— Как, что? Кладбище как кладбище. Наше, сельское, — удивился моему вопросу Степан Игнатич.
— А почему там так много могил без крестов и памятников? — не унималась я.
— Да кто ж их знает, ежели им лет по сто?! Ентой деревне ого-го сколько лет, я таких и цифер-то не помню. А ты чего туда ходила? — спросил он, прищурившись и слегка наклоняя голову набок.
— Да просто гуляла, — не нашлась я сразу и уже жалела, что вообще завела этот разговор.
— Ага. Гуляла. Гуляла и застряла. Ну-ну, дело твое, — проворчал старик и разлил по стаканам остатки самогона. — Ну, еще по маленькой, и спать.
— Ничего себе по маленькой! — воскликнула я, глядя на почти доверху наполненные граненые стаканы. — Это мне много.
— А много, так не пей. Мне больше останется, — недовольно проворчал Степан Игнатич, видимо, еще досадуя на то, что я так явно соврала ему насчет своих ночных прогулок по кладбищу. — Спать на печке ляжешь.
— А вы? — вяло поинтересовалась я, чувствуя, что уже и впрямь клюю носом.
— Найду где, — ответил он и опорожнил третий стакан.
Я поднялась с места, но тут же повалилась обратно. Ноги меня абсолютно не слушались.
— Забористая вещица! — усмехнулся старик. — До пяток продирает.
Мне стало обидно за себя, и я, собрав последние силы, дошла-таки до печки, кое-как взобралась на нее и тут же отключилась.
Проснулась я только под утро, когда в маленькое окошко стал проникать слабый свет. Степан Игнатич спал на той самой лавке, которая стояла возле печки, и сильно храпел, уткнувшись носом в стенку. Я посмотрела на наручные часы, показывавшие ровно пять, и стала спускаться вниз. К собственному удивлению, я чувствовала себя вполне сносно.
— Ты чего в такую рань? На двор, что ли? — проскрипел старик, не оборачиваясь.
— Ага, — ответила я и вышла на улицу.
Только сейчас я поняла, в каком смраде находилась. Зайти обратно у меня не хватило решимости. Я села на ступеньки и стала думать о том, что мне следует предпринять дальше.
— Может, чаю выпьешь? — услышала я за спиной голос Игнатича. — Щас печку растоплю.
— Нет, спасибо. Пойду я, — ответила я, поднимаясь со ступеньки и оборачиваясь к нему.
Степан Игнатич по-прежнему был в ватнике и семейных трусах.
— Да погоди. Щас к Витьке-конюху сходим. Если деньги есть, он тебе подсобит, — решил он меня обнадежить.
— А чем он может подсобить? Лошадью ведь машину все равно не утащишь.
— Это я и без тебя знаю, красавица. Попросишь его подвезти тебя до шаше. Там недалеко бензозаправка. Возьмешь с собой канистру да заполнишь ее там. Потом обратно сюда, — начал он мне объяснять, как бестолковой школьнице. — Канистра-то у тебя хоть имеется?
— Имеется, — обрадованно кивнула я. — И деньги имеются.
— Ну, тогда погодь, я щас.
Степан Игнатич ненадолго скрылся за дверью и вернулся уже одетый в вылинявшие синие штаны с неимоверно оттянутыми коленками. На ногах у него были валенки.