— Алекс, займитесь им! — крикнул мне Эммануэль.
Я посмотрел на задетого пулей солдата и увидел, что он уже почти пришел в себя, приподнялся на локте и даже держит на мушке упавшего бандита.
Я кинулся к джанджавиду.
Бандит начал подниматься на ноги, но я оказался быстрей и, подбежав к нему, нанес сильный удар прикладом по носу, сломав его.
— Аданна, возьмите его винтовку! Вы в порядке?
— Еще минута, и буду в порядке, — ответила молодая женщина.
— Обезоружьте и отпустите их, Алекс, — вдруг попросил меня Эммануэль звенящим от напряжения голосом. — Обезоружьте и отпустите!
— О чем это вы, солдатик? Как это — «отпустите»? Мы должны связать их и доставить в лагерь.
Но в тот момент, когда я говорил это, пришло осознание истинного положения вещей.
«Игра все та же, только правила другие».
— Нет никакого смысла арестовывать джанджавидов, — сказала Аданна. — Они связаны с правительством, и их пленение и арест лишь увеличат бедствия обитателей лагеря. И представители ООН ничем не помогут. В подобной ситуации никто не поможет.
Я повесил на плечо винтовку бандита, жестом предложив ему поймать свою лошадь и убираться отсюда подобру-поздорову. И тогда произошла одна очень странная вещь. Он рассмеялся мне прямо в лицо. И продолжал смеяться во все горло, уезжая от нас.
Итак, миссия ООН не в силах помочь беженцам. И другие — тоже. Вот как думали обитатели Калмы, принимая это за непреложную истину. И я, признаться, тоже стал думать так.
Зато обитатели лагеря были безмерно благодарны за все, что для них делали. Более того, за одно лишь намерение принести им благо.
В тот вечер несколько женщин отдали часть принесенного ими драгоценного хвороста, чтобы сварить для нас троих обед — в знак признательности за оказанную им помощь. Я не хотел есть их пищу, поскольку нельзя же объедать голодающих, но Эммануэль сказал, что при сложившихся обстоятельствах только так и можно отблагодарить беженок за их скромные дары и оказанное нам внимание.
Когда обед был готов, мы все сели у костра и поели из общего котла сдобренное специями вареное просо с овощами. Ели руками, поскольку о столовых приборах здесь никто не слышал. Для меня такой коллективный прием пищи походил на ритуал, имевший чуть ли не религиозный характер.
Собравшиеся вокруг нас беженцы представлялись мне хорошими добрыми людьми, попавшими в ужасную ситуацию не по своей вине.
При всем том их разговоры временами шокировали меня, поскольку их главной темой было насилие. Так, одна женщина с чувством, напоминавшим гордость, сообщила, что сама наблюдала за тем, как бандиты убивали ее односельчанина, подозревавшегося в доносительстве. По словам женщины, сначала они искололи подозреваемого ножами, а потом повесили ему на шею шину, наполненную бензином, и подожгли. Вот так: ни расследования, ни анализов на ДНК, ни суда, а сразу приговор и смертная казнь. И некоторые из сидевших у костра людей, похоже, одобряли подобный подход.
Аданну и меня принимали как почетных гостей, поэтому к нашему костру скоро потянулись другие беженцы, слышавшие о дневной схватке с джанджавидами. Было много улыбок, похлопываний по плечу и рукопожатий.
Когда наш переводчик Эммануэль удалялся от костра, мне приходилось самому догадываться о смысле обращенных к нам фраз, обращая внимание прежде всего на язык тела. С другой стороны, я уже стал понимать, кто здесь говорит по-арабски, а кто на наречии динка, и даже различать отдельные слова. Неожиданно я пришел к выводу, что у большинства присутствующих в середине фразы почти неизменно фигурирует слово «али». Аданна тоже выделила это слово из потока речи.
Через некоторое время она наклонилась ко мне и прошептала:
— По-моему, они считают, что вы похожи на Мохаммеда Али.
— Что, прямо так и говорят?
— Но это правда, Алекс. Вы действительно похожи на него в тот период жизни, когда он был чемпионом мира. Между прочим, в Африке его до сих пор вспоминают и очень любят. — Она указала на кучку молодых женщин, сидевших напротив и гипнотизировавших меня взглядом. — Но и у вас, кажется, здесь уже появились поклонницы.
— А вы что — ревнуете? — спросил я, глупо ухмыляясь и чувствуя себя удивительно счастливым, легким и беззаботным, чего со мной давно уже не было.
Крохотная девочка пробралась к нам и свернулась калачиком на коленях у Аданны.
— Этого слова в моем словаре нет, — ответила молодая женщина и, улыбнувшись, добавила: — Но сегодня вечером я чувствую нечто в этом роде.
Я понимал, что Аданна мне очень нравится. Она была не только исключительно красива, но также мужественна, находчива и предприимчива. Отец Бомбата не лукавил, говоря, что она «хорошая девочка». Я не мог забыть, как она, пренебрегая риском, присоединилась к нашей экспедиции, чтобы помочь беженцам. А может, и потому, что ощущала ответственность за меня. Так по крайней мере она говорила.
В тот вечер мы сидели у костра допоздна, поскольку толпа все прибывала. Многие беженцы приводили с собой детей, и они глазели на нас, словно на выходцев с другой планеты. Эту часть аудитории я не мог обделить вниманием, как, впрочем, и Аданна. Она легко находила общий язык с детьми и общалась с ними с нескрываемым удовольствием.
Я поднялся на ноги и с помощью Эммануэля рассказал детям импровизированную версию одной из моих любимых сказок, которую мне перед сном рассказывали в детстве.
Это была история о маленьком мальчике, мечтавшем научиться свистеть. В этот раз я назвал его Денг.
— Денг очень старался… — Я надул щеки и, сделав губы трубочкой, начал с шумом выдувать из себя воздух. Дети от смеха катались по земле, как если бы в жизни не видели ничего более смешного. Возможно также, им нравилось, что я не боюсь выглядеть глупым и способен посмеяться над собой. — И продолжал стараться… — Я выпучил глаза и стал дуть прямо в их маленькие лица, они же продолжали смеяться, словно пытаясь отблагодарить меня за старание. Смеющиеся детские лица посреди этого ужасного лагеря вызвали у меня ассоциацию с благодатным оазисом в раскаленной пустыне.
— А вы любите детей? — спросила Аданна, когда я, закончив рассказ, вернулся на свое место у костра и сел рядом с ней. Заметив, что у нее на глазах выступили от смеха слезы, я понял: над моим выступлением смеялись не только дети.
— Люблю. А у вас есть дети, Аданна?
Она покачала головой и посмотрела на меня в упор.
— У меня не может быть детей, Алекс. Когда-то… когда я была еще очень молода… надо мной безжалостно надругались. Причем использовали рукоятку лопаты. Но это уже не важно. По крайней мере сейчас. Я почти не вспоминаю об этом… Но несмотря ни на что, я люблю общаться с детьми, знаю в этом толк, и мне очень понравилось, как вы общались с ними.