— Десять… — пробормотал Сергей.
— Хорошо, пусть будет десять! — согласился тот.
Он пообещал бы сейчас и сто тысяч. Мертвому Черникову все равно некуда было бы тратить деньги в этой комнате.
— И польский паспорт, — разрушил планы Бени Черников.
Беня почувствовал себя так, словно над его головой пролетел миллион голубей.
— Ах ты сука! — почти бесшумно выдавил он из себя.
Это был не голос, а какой-то свист.
— Тварь поганая! — Одним движением он выхватил из кармана складной нож. — Ты этого хотел?! Да?!
Черников почувствовал, как его руки подтянули за наручники и прижали к полу. Раздался щелчок ножа.
— Этого?!
Сергей почувствовал ужасную боль в левом мизинце, услышал хруст кости. Сил кричать не было. Сознание уходило куда-то вниз, как песок в часах.
Уже выбежав из дома, засовывая на бегу пистолет в кобуру, Мишка твердо знал, что надеяться не на кого. Просил помощи друг, который никогда ранее этого не делал. Сейчас Мишку никто не поддержит. Ему придется действовать в одиночку.
— Приехали. — Водитель резко, как лошадь перед барьером, остановил «восьмерку» у первого подъезда дома по улице Селезнева.
Мишка вылез и осмотрелся. У второго подъезда стояли тонированный черный микроавтобус и «Волга» такого же цвета.
— Серега, в какой же ты квартире? Мать моя!.. — бормотал он, чувствуя, как к нему возвращается способность трезво оценивать ситуацию. — Так, спокойно, Саморуков, спокойно. Главное — угадать, не промахнуться. А это что такое?
Мишка наклонился и стал рассматривать следы жидкости бурого цвета, похожей на кровь.
«В какую сторону направлен розбрызг? В подъезд. А это что? Следы размазанной крови, ведущие в подвал… Конечно, подвал! Какой я идиот! Он в подвале!»
Мишка вынул «ПМ» и стал мягко спускаться вниз, ощущая привычный аромат сырости и вонь, исходящую от трупа кошки, сдохшей тут полгода назад.
Еще шаг, и он услышал голоса. Мишка позволил себе потерять примерно десять секунд, которые, по его мнению, теперь уже ничего не решали, и прижался к шершавой стене.
— Выживет или нет? — послышалось глухо, тихо.
— Я не доктор.
Дальше Мишка слушать уже не стал. Он пинком выбил дверь и влетел в подсобку, расположенную в подвале.
— Полиция! На пол!
Уже произнося первое слово, он понял, что если ему и удастся выйти из этого подвала, то только на носилках и в черном полиэтиленовом мешке. В девятиметровой комнате находились шесть человек. Трое из них были в одинаковых черных куртках «пилот» и свитерах, остальные — в костюмах. После появления неожиданного гостя они проявили фантастическую ловкость. Едва Мишка распахнул дверь, эти мужики тут же взяли его на прицел.
— На пол! — повторил упрямый Саморуков и выстрелил в забитое фанерой оконце под потолком.
— Не стрелять! — скомандовал один из тех, кто носил костюм. — Не стрелять! Это свой, мать его! Миша, опусти ствол.
Саморуков опешил. Больше всего на свете ему сейчас хотелось именно стрелять, но один из тех, кто находился в подвале, знал его фамилию и назвал своим.
— Миша, это я, Зотов! Да опусти ты пушку!
— Зотов?! Интерпол…
— Я!
Саморуков медленно, словно не доверяя, вкладывал «ПМ» в подмышечую кобуру, а люди напротив, как в зеркальном отражении, повторяли его движения.
— Где Серега, Антон? Он мне позвонил и назвал адрес.
Мужчины по кивку Зотова слегка расступились, и опер увидел страшную картину.
Черников лежал на полу и хрипло дышал, будто рыдая. Его лицо напоминало…
По телу Мишки рассыпались мурашки. Лицо Черникова напоминало сплошную опухшую кровавую маску. На нем не было живого места. Закрытые веки, залитые кровью, мелко вздрагивали.
Могучий Черников мог выпить литр водки и не захмелеть. Одного его вида боялся весь бандитский мир города. Теперь он лежал как кукла, растерзанная жестоким ребенком.
Мишка почувствовал, как к горлу подкатывает ком.
— Кто?..
Зотов подошел к оперу и приобнял его за плечо.
— Они тоже здесь. — Он развернул Саморукова направо.
Только сейчас Мишка понял, что раздражало его дыхание. Запах сгоревшего пороха. Дым от него стоял под потолком сизыми слоями и резал глаза.
В углу лежали трое.
В углу лежали трое.
Один из них, в черной кожаной жилетке и темной рубашке, полулежал, упершись головой в стену. Он с удивлением рассматривал пулевое отверстие, зиявшее между его глаз. Жилетка в трех или четырех местах была разорвана. Клочья кожи топорщились из дырок, как маленькие ежики. Он был безнадежно мертв. Как и второй, который лежал, повалившись на его ноги. Рубашка отморозка побурела от крови. Он смотрел в потолок и зачем-то сжимал в руке ручку эмалированного ведра.
Третий лежал рядом, скулил, как собака, и сучил ногами, словно пытался растереть что-то между колен. В отличие от своих друзей, с которых не сводил глаз, он уже понимал, что такое настоящее счастье. Это когда в течение трех секунд раздается около двадцати выстрелов, а ты остаешься живой. Это как помилование при неудавшейся попытке расстрела. Две пули сотрудника ФСБ не убили Смыка. Одна попала ему в руку, вторая — в бедро.
— Пристрелю гада! — процедил Мишка и оттолкнул в сторону сотрудника Интерпола.
Его едва успели скрутить. Выпущенная им пуля превратила в пыль половину кирпича в сантиметре от головы раненого отморозка.
Под визг Смыка Зотов пытался успокоить Саморукова, но тот дрался, кусался и пытался вырваться из рук трех «пилотов»:
— Мишка, нельзя! Он нужен нам! Придет время, он за все ответит! Успокойся, черт возьми, пока я тебе промедол не вколол!..
Опера, совершенно обессиленного, выжатого как лимон, посадили на кровать, но он встал и, как лунатик, медленно пошел к Черникову. Мишка встал перед ним на колени и вдруг пришел в себя.
— Врачи. Где врачи?!
— Едут уже. Мы ему обезболивающее ввели.
— Он будет жить?
— Я не доктор, Миша.
Саморуков уткнулся взглядом в руку Сергея.
— Где его палец?..
— Они отрезали его.
Мишка уже совсем ничего не слышал. Он не заметил, как в подвал забежали медики. Его оттолкнули, он сел на пол, в лужу воды, перемешанной с кровью.
Он сидел и тупо наблюдал за тем, как врачи укладывали Черникова на носилки и надевали на его лицо пластмассовую маску. Сергея потащили наверх, Мишка упрямо поплелся за носилками. Черникова стали погружать во чрево медицинского «Форда», он полез за ним. Его остановили, он снова полез. Мишка не видел ни Никитина со Стариковым, трясших его за плечи, ни рыдающую Бородулину.