– У вас ведь дом в Клегхорн-Холте, верно? Это недалеко отсюда?
– Минут двадцать езды в сторону монастыря. Я неплохо знаю Три Сосны по «Путешествиям по миру искусств». Ведь здесь живут Питер и Клара Морроу, верно? Вон там. – Она показала в окно на их дом красного кирпича.
– Верно. Вы с ними знакомы?
– Только с их искусством. Он член Королевской канадской академии, довольно известный художник. У него такие удивительные полотна. Очень сильные. На первый взгляд похожи на абстрактные, но на самом деле полная их противоположность, гиперреализм. Он берет какой-нибудь предмет, скажем вот этот бокал «Чинзано», – она взяла его, – и приближает к себе. – Она приближала бокал к себе, пока ее ресницы не коснулись его поверхности. – Потом берет микроскоп и увеличивает его еще больше. Вот это он и изображает. – Она поставила бокал на стол. – Необыкновенные работы. На одну картину у него, вероятно, уходит целая вечность. Не знаю, откуда у него столько терпения.
– А Клара Морроу?
– У меня есть одна ее работа. По-моему, она великолепна. Но ее искусство совсем не похоже на искусство ее мужа. У нее такое феминистское искусство, много женских ню и аллюзий с богинями. Она написала замечательную серию «Дочери Софии».
– Три грации – Вера, Надежда, Любовь?
– Очень впечатляет, старший инспектор. У меня как раз картина из этой серии. «Надежда».
– Вы знаете Бена Хадли?
– Владельца мельницы? Да так, шапочно. Сталкивались на всяких мероприятиях. Уильямсбургская выставка проводит ежегодную встречу садоводов, часто на землях, принадлежащих его матери, и он всегда там присутствует. Вероятно, теперь эти земли принадлежат ему.
– Он никогда не был женат?
– Нет. Ему под пятьдесят, а живет один. Может быть, теперь женится.
– Почему вы так думаете?
– Просто это обычное дело. Между матерью и сыном не должна стоять ни одна женщина, хотя я не думаю, что Бен Хадли пылал к матери особой любовью. Если он и говорил о ней, то обязательно в связи со своим очередным унижением. Он рассказывал ужасные истории, но как будто и не замечал этого. Я этим всегда восхищалась.
– А чем он занимается?
– Бен Хадли? Не знаю. У меня всегда было впечатление, что ничем. Дурное влияние матери: сделала из него тряпку. Очень печально.
– Трагично.
Гамаш представил себе этого высокого, неторопливого, приятного человека профессорского типа, все время слегка сконфуженного. Шарон Харрис взяла книгу, которую он читал, и изучила текст на задней стороне обложки:
– Неплохая идея.
Она явно была поражена. Похоже, она читала Гамашу лекцию о том, что он уже и без того знал. И вероятно, это происходило не в первый раз. Она ушла, и Гамаш вернулся к книге. Он постоянно возвращался к помеченным страницам и разглядывал иллюстрации. Это было возможно. Вполне возможно. Он расплатился за выпивку, надел свою камуфляжную куртку и вышел из теплого зала в холодный влажный вечер и надвигающуюся темноту.
Клара уставилась на стоящий перед ней ящик, словно приказывая ему заговорить. Что-то подсказало ей, что она должна соорудить большой деревянный ящик. Вот она и смастерила его. А теперь сидела в студии, пытаясь вспомнить, почему она вдруг решила, что это такая хорошая идея. Более того, с чего она решила, что это художественная идея. Да и вообще, что это за идея такая, черт побери!
Она ждала, что ящик заговорит с ней. Скажет что-нибудь. Что угодно. Пусть хоть глупость. Хотя совершенно непонятно, почему Клара думала, что если ящик заговорит, то сможет сказать что-то, кроме глупости. Да и кто слушает, что говорят ящики?
Искусство Клары было интуитивным, что, конечно, не отменяло ее мастерства и опыта. Некоторое время она училась в лучшем канадском колледже искусств, но принятое в колледже слишком узкое определение «искусства» заставило ее отказаться от учебы. Из центра Торонто – в центр Трех Сосен. Это случилось уже не одно десятилетие назад, а ей так пока и не удалось зажечь мир искусства. Впрочем, в ожидании речей от ящиков могла быть своя причина. Клара очистила мозги от всех мыслей и открыла их для вдохновения. Перед ее мысленным взором возник круассан, потом ее сад, где нужно было поработать, потом у нее завязался небольшой спор с Мирной относительно цен, которые Мирна наверняка предложит за некоторые из старых книг Клары. А ящик тем временем продолжал хранить молчание.
В студии становилось холодно, и Клара забеспокоилась, не зябко ли Питеру в его студии по другую сторону коридора. Она не без укола зависти подумала: работа так увлекает Питера, что он и не замечает холода. Казалось, он никогда не страдал от неопределенности, которая могла обескуражить Клару, ввести ее в полный ступор. Он продолжал ровным шагом двигаться вперед, создавая мучительно детализированные работы, которые в Монреале продавались за тысячи долларов. На одну картину у него уходили месяцы – эта работа требовала бесконечного терпения и точности. Клара как-то раз подарила ему на день рождения роликовую малярную кисть с пожеланием работать быстрее. Но он, похоже, не оценил ее шутку. Возможно, потому, что в этой шутке была доля правды. Они постоянно были на мели. Даже теперь, когда осенний холод проникал в дом через щели в оконных рамах, Клара решила не включать обогреватель. Вместо этого она натянула на себя еще один свитер, но даже и он был старый и обтрепанный. Ей хотелось иметь новенькое хрустящее постельное белье, одну бутылку известной марки у них в кухне и достаточно дров на зиму, чтобы жить и не волноваться. «Волнения – они так угнетают», – думала она, натягивая еще один свитер и садясь перед большим безмолвным ящиком.
Клара снова очистила разум и широко открыла его. И вдруг – о чудо! Идея появилась. Полностью сформировалась. Цельная, безупречная и тревожная. Несколько секунд – и Клара выскочила за дверь и, тяжело дыша, двинулась по рю Дю-Мулен. Подойдя к дому Тиммер, она инстинктивно отвела глаза в сторону и перешла на другую сторону. Когда этот дом остался позади, она вернулась на прежнюю сторону улицы, прошагала мимо здания бывшей школы, все еще огороженного желтой полицейской лентой. Затем она вошла в лес, и тут ее обуяли сомнения, не глупость ли она совершает. Уже начало темнеть. А темнота – это время, когда смерть подстерегает людей в лесу. Не в форме призрака, надеялась Клара, а в еще более жутком обличье. Люди с оружием, превращающим людей в призраков. Охотники, которые крадутся в лес в темноте. Один из них убил Джейн. Клара замедлила шаг. Возможно, это была не самая блестящая идея. Вообще-то, это была идея ящика, поэтому, если ее убьют, вину можно возложить на него. Клара услышала движение впереди. И замерла.
В лесу было темнее, чем предполагал Гамаш. Он вошел в него незнакомой тропкой, и ему пришлось потратить несколько секунд, чтобы сориентироваться. На тот случай, если он потеряется, у него был телефон, но он знал, что связь в лесу ненадежна. Тем не менее с телефоном было спокойнее. Он медленно описал круг и увидел слабый желтый отблеск. Полицейская лента, огородившая место, где умерла Джейн. Он направился туда. В лесу все еще было влажно после дождя, и вскоре ноги у него промокли. У самой ленты он снова остановился и прислушался. Он знал, что в это время охотники отправляются на промысел, и оставалось только надеяться, что это не его время. Надеяться – и быть очень-очень осторожным. Гамаш потратил десять минут, но все же нашел, что искал. Он улыбнулся и пошел к дереву. Сколько раз его мать выговаривала ему за то, что он смотрит под ноги, а не перед собой? Что ж, она опять оказалась права. Когда в первый раз осматривали это место, он искал на земле, а то, что он искал, находилось не внизу. Оно было в кронах деревьев.